чудовищной несправедливости по отношению к моему невинному другу и коллеге так наполнил меня бездумной яростью, что я бросился, совсем безоружный, мстить палачу. Но едва я сделал три шага, как несколько стрекоз с вооруженными всадниками бросились на меня, как ястребы, и через секунду я корчился на земле в таких невыразимых мучениях, что пожелал, чтобы ягуар убил и меня!

Отныне мое положение было хуже некуда, а из-за депрессии, которую я испытывал из-за потери единственного друга и товарища, умственное и моральное вырождение, о котором я уже говорил, шло быстрее, чем раньше.

На следующее утро, когда я получил сигнал к выходу на работу, мой хозяин посадил прямо над моим лысым лбом наглого серого воина, очевидно, другого вида, чем все, кого я до сих пор видел, и сидел он там весь день, как погонщик на слоне, и злобно тыкал в меня своими мандибулами, когда считал, что я не справляюсь.

Я думаю, что все, кто знает мой характер, легко поймут, что я не погружался в состояние безумного отчаяния без борьбы за сохранение своей мужественности и разума. В одиночестве я часто разговаривал сам с собой, декламировал стихи и даже элементарные школьные уроки, которые заучивал наизусть (например, латинское и греческое склонения и таблицу умножения), чтобы напомнить себе, что когда-то я был цивилизованным человеком. Временами, когда мне становилось совсем невмоготу, я повышал голос и кричал как можно громче, чтобы произвести большее воздействие на свой слабеющий интеллект.

Однажды, когда я почувствовал себя совсем хилым и слабым, после трех дней диеты за неповиновение, и почти сошел с ума от жестоких издевательств и травли со стороны хозяина, который повторял какой-то приказ, который я никак не мог понять, я в полном отчаянии дотащился до двери хижины и начал выкрикивать свое имя во весь голос, добавляя к нему целую вереницу степеней и почетных титулов, присвоенных мне учеными организациями всего цивилизованного мира.

Это выступление, как я с удивлением заметил, произвело фурор среди местных жителей, которые тут же собрались большой толпой перед моим домом и не только дали мне приказ повторить всю программу, но и приветствовали мои самые напряженные вокальные усилия эпилептическими спазмами аплодисментов.

Я был немедленно вознагражден тем, что мне разрешили поесть моего любимого корма, но, увы, я обнаружил, что создал прецедент, и впредь, если я не кричал или не пел очень громко в течение десяти минут после того, как меня приводили с поля, я не получал ничего, кроме нескольких горстей грубого проса, которое я едва мог проглотить.

Вскоре, однако, эта форма развлечения, похоже, надоела кавалеристам, которые, как я убедился, были очень непостоянны, и мне стыдно признаться, что я не мог не чувствовать некоторой досады по поводу падения моей популярности.

ГЛАВА VI

В целом, мое физическое здоровье оставалось довольно хорошим, и даже, казалось, несколько улучшалось по мере помутнения рассудка, иначе я не смог бы выдержать тяжелую работу, которую мне приходилось выполнять в полях и лесах. Меня спасало то, что чрезвычайная влажность этого региона сокращала часы моей работы. Дождь шел почти каждый второй день, и мои хозяева были категорически против того, чтобы я находился на улице в дождливую погоду. Они, казалось, инстинктивно знали, когда надвигается дождь, и сразу же торопили меня вернуться в мою камеру, а сами укрывались в своих маленьких куполообразных дворцах.

Прежде чем погрузиться в состояние полной умственной инертности, я почувствовал сильное желание исследовать внутреннее устройство этих "гнезд". Однако это желание не было реализовано до тех пор, пока я практически не перестал проявлять осмысленный интерес к окружающему меня миру. Однажды утром, после урагана, пронесшегося по соседнему лесу, меня повели восстанавливать повреждения, и я обнаружил, что большая ветка дерева снесла одну сторону круглого фарфорового особняка, в котором жил мой вождь.

Я увидел, что интерьер состоит из запутанного лабиринта комнат с перламутровыми полупрозрачными стенами, но в остальном я не пополнил свои знания о домашнем хозяйстве моего господина.

Хотя у меня вошло в привычку употреблять мужской род, говоря о муравье, чьей особой собственностью я казался, главным образом потому, что в характере этого необычного насекомого было что-то мужественное и властное, у меня нет оснований полагать, что все увиденные мной кавалеристы не были настоящими амазонками, как это бывает с представителями других муравьиных сообществ.

В течение последних двух недель моего плена мое состояние душевного волнения несколько раз переходило в нечто вроде легкого бреда, хотя я не ощущал никакой болезни. В такие моменты я иногда представлял себя снова в Оксфорде и начинал рассуждать на научные темы под сиюминутным ощущением, что читаю лекцию своему классу.

Когда я тупо хандрил в своей хижине в один прекрасный солнечный день после возвращения с работы, я с удивлением увидел, что ко мне приближается большое количество конных воинов. Среди них был какой-то странный объект, который я сначала не мог разглядеть, но когда процессия приблизилась, я обнаружил, что это маленькая и живая гремучая змея, несущая на спине десяток или около того белых муравьев, несколько отличающихся от тех, что я видел раньше.

Хотя эти насекомые были во многом похожи на кавалеристов, они, очевидно, принадлежали к другому виду или разновидности, поскольку их огромные, выпуклые головы были окрашены в светло-голубой цвет, а усики в большинстве своем были блестящего ультрамаринового цвета. Вскоре я заметил также, что они значительно отличаются от кавалеристов по манере поведения, будучи гораздо более беспокойными и возбужденными. Когда до двери моей хижины оставалось около двух футов, вся толпа сошла на землю, и когда посетители в какой-то степени удовлетворили свое любопытство относительно моего внешнего вида, мой хозяин, который, казалось, был занят оживленной дискуссией с одним из посетителей (у которого, как оказалось, антенны были окрашены соответственно в оксфордский и кембриджский синий цвет), приказал мне петь.

К тому времени я уже легко понимал подобные приказы и на собственном горьком опыте убедился, что никакие отговорки не принимаются. Поэтому я без промедления высунул голову из проема и заорал "Славься Британия" во весь голос. Я начал почти механически, как фонограф, но когда я дошел до слов "Британцы никогда, никогда, никогда не будут рабами!", я внезапно осознал свое положение, пошатнулся и упал на землю.

Мой хозяин и его друзья, казалось, сильно смутились, а синеголовые незнакомцы разразились таким издевательским "смехом", что все они опрокинулись навзничь и беспомощно лежали на спинах.

Через некоторое время беседа между моим хозяином и муравьем с оксфордскими и кембриджскими