Шор был очень доволен своим местом. Он с соседки глаз не сводил.

Она ухаживала за ним, и ему казалось, что они знакомы давным-давно.

Неторопливо текла беседа, и всем было уютно и хорошо.

Но лучше всех чувствовал себя Шор.

Ему казалось, он понравился невесте своего друга.

Шор даже взял ее за руку.

Шапиро заметил, но лишь улыбнулся.

Наконец Блох сказал:

— Уже, наверно, часов двенадцать, нам пора…

Никто не стал возражать.

— Да, уже поздно, надо идти! — Шор будто очнулся от сладкого сна.

С сожалением посмотрел на девушку, потом на Шапиро и встал из-за стола.

— Что ж, друзья, до свидания, — сказал Шапиро.

— До свидания… — как-то растерянно пробормотал Шор. — Поздновато, так что мы пойдем…

Прощаясь за руку с отцом, потом с матерью, он заглядывал им в глаза, будто еще чего-то ждал.

Подошел к девушке и промямлил:

— Ну… Спокойной ночи…

— Спокойной ночи. Приходите еще! — улыбнулась девушка, пожимая ему руку.

— Непременно, непременно! — затараторил Шор. — Мне было у вас очень хорошо…

И, повторяя как заведенный «Спокойной ночи! Спокойной ночи!», вышел вслед за Блохом.

*

Они долго молчали, шагая по улице.

— Я там отогрелся немного, — вдруг сказал Шор.

— У чужого огня, — помедлив, тихо, будто сам себе, сказал Блох.

И, кивнув друг другу на прощанье, они разошлись — каждый к своему одинокому огоньку.

1912

Старый плотник

Стар плотник Лейзер, ходит согнувшись, и видно, что палка, которую он сжимает в правой руке, очень ему нужна, без палки он бы даже до синагоги не добрался. А он только в синагогу и ходит: тяжело, да больше и некуда. Дети уехали в Америку, и остался он совсем один. Его «старуха» уже на том свете, умерла три года назад, когда Лейзер еще работал. А работал он долго, держался, пока топор не начал выскальзывать из рук. Тогда другие плотники, помоложе, стали говорить: «Пора вам отдохнуть, реб Лейзер!»

Теперь он отдыхает, целых два года. Правда, не совсем отдыхает, расходы-то никуда не делись. На еду — это еще куда ни шло, ест он немного, ему хватает в день пары вареных картофелин и селедочной головы. Хуже, когда приходит время платить старому Залману два злотых за жилье. Тогда Лейзер начинает трудиться изо всех сил. Работает он, разумеется, не руками, а головой: вспоминает, кому когда-то строил дом и кто остался ему должен. Одни отрицают, что не все выплатили; другие соглашаются, но клянутся, что у них сейчас денег нет; третьи не соглашаются и не спорят, а просто кидают пару злотых.

Но в последнее время добыть денег на жилье становится все труднее. Лейзер и так задолжал старому Залману четыре злотых за два месяца, а уже третий месяц начался. Залман и рад бы подождать, да не может. Он ведь не хозяин, сам за жилье платит, ему тоже нелегко приходится. С тех пор как портной Залман ослеп на один глаз, он и заплату положить толком не может, да и сколько на заплатах заработаешь? Смешно сказать!

Плотник Лейзер не обижается, если портной слишком настойчиво требует платы, но на душе становится гадко. Сколько Лейзер живет на свете, ни слова неправды не сказал, а теперь, на старости лет, должен врать Залману, что расплатится завтра-послезавтра.

После вечерней молитвы Лейзер допоздна сидит в синагоге, читает книгу на ивре-тайч и ждет, когда часы на стене пробьют десять. Он точно знает, что в это время старый Залман уже спит и, значит, можно идти домой.

*

Старый Залман намекнул Лейзеру, что сдаст комнату кому-нибудь другому, если Лейзер не заплатит в ближайшие дни. Лейзер растерялся и только пробормотал: «Погодите, я найду…» Ничего яснее он сказать не смог, потому что где он искать-то будет? Тихо взял палку и тихо вышел на улицу.

Ох, беда, беда! Совсем растерялся старый Лейзер. Брел и смотрел то под ноги, то по сторонам. Но вдруг беда отступила, Лейзер засмотрелся на дома и попросту о ней забыл. Он любит эти дома, они напоминают ему о том времени, когда он, молодой, высокий, сильный, легко и умело работал топором. «Вот этот, — вспоминает Лейзер, проходя мимо роскошного дома шинкаря Янкла, — я десять недель рубил. Хорошо платил шинкарь, пять злотых в день, а после работы еще стаканчик водки подносил. Прочный дом, тысячу лет простоит, бревна — как железо… А за этот, — смотрит он на другой дом, — не поденно платили, а за всю работу сразу. Продешевил я тогда, в день всего полтинник выходил, ну, может, четыре злотых…» Он уже не помнит. А вот дом местного богача. «Еще совсем новый!» — радуется Лейзер. А ведь дому лет двадцать. «Комнат там — не сосчитать!» — вспоминает плотник. У богача он очень недурно зарабатывал, шесть злотых в день. «Так много?» — удивляется Лейзер и сам себе растолковывает: «Ну, так он же первый богач в городе». Любуется домами, которые он построил за свою долгую жизнь, а они приветствуют его, и становится тепло на холодеющей душе… Но вдруг беда снова вырастает перед ним, он вспоминает что-то страшное и вздрагивает всем своим старым телом.

Несчастный, совсем отчаявшийся, он забрел в синагогу. Прочитали дневную молитву, потом вечернюю. Часы пробили восемь, девять, десять. Залман наверняка уже спит, но Лейзер даже не собирается домой. Склонился над «Кав ѓайошер», но мысли где-то далеко. «Что делать? Что делать?» — стучат в мозгу железные слова. Стучат так долго, что в конце концов выстраивают у него в голове отличный план. Старик улыбается, он счастлив: с сегодняшнего дня он останется в синагоге навсегда и к Залману больше не пойдет! Лейзер прикидывает, нет ли в его идее какого изъяна. Пожалуй, нет! Старик воспрянул духом. «Конечно! — решает он твердо. — С сегодняшнего дня остаюсь в синагоге. Такое иго сбросить! Шутка ли сказать, два злотых в месяц… Два злотых!» Последние слова он произносит уже не мысленно, а вслух, и ему кажется, что у него гора с плеч свалилась, так ему теперь легко и спокойно.

Осталась только одна маленькая неприятность — долг! Он обязан рассчитаться, но как? Лейзер вздыхает…

*

Часы на стене пробили двенадцать. Старый Лейзер дремлет, сидя за столом, и ему снится, что рядом сидит Залман и шьет. И после каждого стежка колет Лейзера иглой.

— Перестаньте, реб Залман, — просит Лейзер. — Я отдам вам четыре злотых. Завтра начинаю строить дом шинкарю Янклу,