мне кажется, что я дышу нашими кленами, утренней росой на траве, пылью на полях, закатами. Что жизнь струится, как грива Рея сквозь пальцы, и несет, словно его ноги. Что лиши меня ранчо, и все – смерть. Мучительная, тоскливая, неизбежная. Я готов сделать для своей земли все, вопреки рассудку. – Воздуха не хватает, но я стараюсь закончить мысль. – Долина – часть меня, а я – часть долины и никогда… никогда в моей жизни не будет по-другому. Я… клянусь! – выкрикиваю я из последних сил. И голова совсем поникает.

– Думаешь, мы не видим, Франческо? – так же шепчет Джейден. Он слегка дрожит. – Я мало знаю в этой жизни… да как и ты, собственно. Мы зеленее листьев по весне и все же, если я и понял хоть что-то в потоке неспешных дней… Мы ничтожны, но способны на многое. Пережить приветствие и прощание, бедность и богатство, мы клянемся, зарекаемся и ломаем шею от неудачной шутки. Если вечные небеса так изменчивы, то что до наших планов?

– Я… – Мысль обрывается. Мне нечего возразить Джейдену. Хочется поднять голову, но сил нет. И желания.

– Франческо, думаешь, мы не понимаем? – продолжает он. – Иногда вещи становятся правдой, лишь когда их произносишь в слух. И видимо, в сложившихся обстоятельствах с нашествием рыжих я вынужден озвучить правду… – Брат осекается, тихо шипит. Наверное, небольшой ожог на губе острой болью напомнил ему о себе. – Мне больно. Да. – Он говорит сухо, попутно набирая в легкие воздуха, и я дергаюсь, силясь посмотреть ему в глаза. – Устал я копаться в земле. Я люблю тебя и всю нашу семью, но с удовольствием бы променял чертовы поля на другую работу, жену и нескольких детей в будущем. Прости, но… мне бы хотелось продать наше ранчо и уехать на восточный берег вместе с Хантером. Нет, мозгов для учебы у меня нет, и все же у нас, у всей семьи Дюран, любовь к свободе в крови. – Я наконец поднимаю глаза. Джейден вновь шипит и облизывает ожог на губе. – Знаю я про твои скачки под бурей. Все знают! И как ты в реке купаешься часами и бегаешь наперегонки с Реем. Франческо… Иногда я не могу найти разницы между мной с Хантером и нашими рабами.

– Что?! Почему? – Потрясение вспыхивает молнией в груди. – Что ты такое говоришь?! Какие рабы? А Патриция? Отец?!

– Ну, во‐первых, Франческо, Патриция мечтает выйти замуж. И, если все сложится удачно, она уедет отсюда далеко-далеко, если не очень удачно, будет жить по соседству. – Джейден нервно хмыкает. – Да, ее кожа ссыхается под нашим солнцем. Она вся трескается и лопается, стоит перестоять на жаре. А хлопок любит жару, а пламя отчего-то нет. Отец… – И вновь Джейден задерживает дыхание.

Тяжело говорить подобное. Я, к сожалению, догадываюсь, что услышу.

– Отец не отпустит память о матери. Не могу представить сил могущественнее, чем его любовь к ней. Но… она мертва. – Он говорит с такой горечью, словно на язык попал пепел. – Я тоскую по ней. Как и все мы. Но каждый раз, проходя мимо ее могилы, я понимаю… Мы можем измениться, переехать или пропасть без вести, а она – и не важно, будет могильная плита или нет, – никуда не денется из наших сердец. А вот наш отец другой. Не представляю, ради чего он может оставить ее могилу. – Он пытается запустить руку в волосы, но их по большей части скрыли бинты.

Я все молчу, покорно слушаю. Джейдену больно. Похоже, в том пожаре он рассмотрел свое будущее.

– А мы похожи на рабов, потому что так же привязаны к земле. Они словно на цепи, им некуда пойти, но разве мы другие? – Он шепчет, но шепот его – тяжелый, давящий гром. – Откуда нам взять деньги на наши мечты? Хантер, хоть и Богу не даст вставить слово в разговоре, не кошель с долларами. Его карманы пусты, а у меня пуста и голова. Мы как две капли воды, упавшие в разные реки. У нас свой путь, который, возможно, судьбоносно закончится здесь. – Он усмехается. – До тех пор, пока Патриция не найдет мужа, отец не перестанет держаться за мать, а ты не разлюбишь ранчо, мы никуда не двинемся, ни вперед, ни назад.

Я не слышу в голосе брата упрека.

– Все потому, что мы любим вас больше себя. И я не сетую… я хвастаюсь. – На губах Джейдена вновь появляется болезненная улыбка. – Я люблю своего брата, чудно`го и слегка дурачка. Мое сердце не преисполняется радостью больше, чем когда я смотрю на тебя, бегущего с холма с Реем. Не буду говорить за ворчуна Хантера, но я счастлив. – Улыбка становится лукавой. – Прости меня за откровения… Просто, когда у тебя по всему телу ожоги, ссадины, а брат-близнец водит тебя в туалет, – жизнь не мед! Тяжело сохранять в сердце любовь, когда тебя кормит с ложки не красавица со светлыми глазами, а черт с острым языком.

– Патриция красивая, и она иногда кормит тебя! – Я говорю чушь, лишь чтобы преодолеть неловкость и чуть успокоить сердце. Задумывался ли я о жертве брата? Нет, кажется, думал я лишь о ранчо. – В следующий раз я задушу тебя. Тебя или Грегори. Сил пока на одного из вас! – Я фыркаю, заставляю себя усмехнуться. – Оба безумцы. И на кой вы свалились на мою голову?

– Ты нашел Грегори на куче компоста, Франческо. – Джейден скептически качает головой. – Ты буквально сам привел его на сеновал, и, о удивительно, он теперь носит тебе еду в комнату! Не жалуйся! – Он щурит глаз. – Патриция бьет меня ложкой по голове, когда я не успеваю жевать и глотать. А он что? Хвалит тебя за каждую съеденную ложку? – Он смеется, хоть и беззвучно. – В любом случае я тоже рад, что мы живы, это главное. Остальное мы обдумаем.

– Скажу Патриции, что ты соскучился по бобам. – Мести ужаснее я уже не придумаю. Пусть ест бобы, шутник, разбередивший мне душу.

– Жестоко, – ворчит Джейден.

– Бобы полезные, – раздается за моей спиной.

Отец.

– Я рад, что недалекие собрались в одной комнате. – Он вымученно выдыхает.

Видимо, это он про нас. Интересно, а отец осознает, что тоже находится в этой комнате?

– Один мой сын чуть не сгорел заживо, другой чуть не задохнулся! – рокочет он, переступая порог. – Вы в своем уме вообще? Вам сколько лет? Пять?! И нет, я бы понимал вопрос жизни и смерти, но просто бросаться в дикое пламя, Джейден, уже верх безрассудства! – Дальше следуют угрозы похлеще моих: – Не дай