Шрифт:
Закладка:
– Моя рубаха, Грегори… – шиплю я, боясь повысить голос, будто кто-то может нас услышать. Нет, это невозможно, даже если я прямо сейчас выброшу своего чертова спасителя из окна. Никто и никогда не позволял себе врываться в мою комнату. Орать под дверью, стучаться или пытаться поджечь – это да, но заходить без разрешения – нет. – Кто тебе позволил таскать мою одежду?
– Не понимаю я тебя, Франческо. – Он строит невинное лицо. Обманщик! – Моя обуглилась до тряпок в пожаре. Голым лежать в чужом постели – дурной тон, Франческо, тебе ли не знать?
– Грегори, я слишком слаб, чтобы проклинать тебя даже мысленно, – морщусь я. – Ладно… расскажи, что случилось после того, как я потерял сознание? Мы вообще спасли хоть наш кусок поля?
– Да, спасли, – кивает он, но я вижу: он чего-то не договаривает. – Я привез тебя к семье. Тут мы тебя раздели, уложили в кровать и дали выспаться. Ты проспал всего шесть часов. Только-только наступила ночь. – Он пожимает плечами. Я тщетно вожусь на своей половине, пытаясь найти удобное место. Прямо как в жизни. – Не забудь зайти к Рею. Клянусь, у этого коня человеческие мозги. Он пошел за тобой на второй этаж, но Патриция так отчаянно била его по упрямой морде тряпкой, что ему пришлось удалиться. Мы волновались. – Последнее он говорит шепотом.
– И чем ты занимался все эти шесть часов? – Я пытаюсь подняться на локтях, но слабость мешает. Удается лишь забраться повыше на подушку.
– Ничем. – Он так довольно сообщает об этом, будто пялиться в стену – самое захватывающее дело на свете. Помедлив, Грегори переводит взгляд на меня и чуть наклоняется. – А вообще… думал.
– О чем?
– О том, что не встречал прежде человека, который так дорожит своим домом, – говорит он хрипло, задумчиво. – Мне этого не понять. Кажется, твоя любовь к земле – язык, которому нельзя научиться, сколько ни живи на твоем ранчо. То, с каким остервенением ты боролся за хлопок, как смело спрыгнул с коня на скаку, и твой взгляд… у тебя был взгляд человека, познавшего чувство больше, чем любовь. Этого слова мне было мало, когда я смотрел, как ты бросаешься в пламя. Бездумно, отчаянно, вдохновляюще.
В очередной раз он поразил меня – искренностью, непредвзятостью и бесстрашием говорить что вздумается. А ведь этот пожар, каким бы страшным ни казался, – моя обыденность. Я даже не думал, что могу погибнуть. Но в темноте комнаты, похоже, оба мы попали в круговорот тревожных воспоминаний.
Ночь… У ночи свои краски, и ее кисти аккуратно рисуют на лице Грегори таинственные тени. Да, все, как в минуты нашего знакомства: странный философ с хлопковой кучи, только теперь мы не на пыльном сеновале, а в моей комнате. Мы пережили большой страх. Мы чуть не погибли. Но почему-то от задумчиво-мечтательного вида Грегори мне хочется рассмеяться в голос. Возможно, это нервное облегчение и лихорадочная радость: мы живы. Вот и все.
– И чего ты ржешь громче Рея! – Он толкает меня в плечо, и я подумываю скинуть его с кровати. – Франческо!
– В первую ночь ты сказал, что сеновал тебя не устраивает. – Он приоткрывает рот, но тут же веселье расцветает на его лице. – И вот! – Я слабо машу рукой. – Ты, чертов наглец Грегори Рид, в моей комнате, в моей кровати, в моей рубашке!
– И в твоих штанах! – весело сообщает он. – В твоих…
– Ой, заткнись, бога ради, заткнись!
Он смеется, хватаясь за живот. И неожиданное осознание накрывает меня, как ураган. До сегодняшнего дня я не думал о нем как о возможном друге, в моей голове он существовал с табличкой «тот странный и порой раздражающий парень, который говорит непонятные вещи». Да, у него необычная внешность… Но у всей его семьи необычная внешность для нашего городка. Шесть чужаков с рыжими волосами и один лысый! И только он заставил меня задуматься о вещах, прежде чуждых. Встряхнул мой мирок, довольно тесный, стоит признать. Что у меня есть? Мое ранчо да город, моя семья да конь. Я жил так, словно дальше, за неровной цепью гор, венами рек, стеной деревьев и бескрайними полями ничего нет. Долина невероятна, но насколько же она мала по сравнению с целым миром. А вот Грегори… Грегори видел этот мир и, о парадокс, поклялся в церкви больше никуда не переезжать. Так кто прав? Судьба какой птицы лучше? Кажется… Грегори неумолимо становится частью моей жизни. Он оживил мой мир и раздвинул его границы всего за несколько дней. Он показал мне, что птица, вольно расправляющая в небе крылья, зачастую бывает голодной и одинокой.
Мой поток открытий прерывает желудок, начав громко бурчать.
– О, я как знал! – Грегори поднимает с пола тарелку с лимонным пирогом и небольшой горкой бобов. – Вот немного еды. Твой отец велел затолкать в тебя каждый боб, до последнего. Прости, я гость, и лучше тебе съесть их по своей воле. – Он выглядит почти испуганным. Неужели отец провел с ним поучительную беседу о полезности бобовых? Ужас. – Приятного аппетита.
– Тут бобы, придержи свои пожелания. – Я закатываю глаза и начинаю медленно есть. Рука плохо слушается.
– Немощный старик, – поддразнивает Грегори.
– Закрой рот по-хорошему.
– Попробуй заставить меня по-плохому! – Услышав это, я грозно поднимаю вилку. – Да молчу я, молчу! Ешь уже!
– Ты лучше расскажи, как дела у остальных-то? – спрашиваю я с набитым ртом, иначе Грегори опять будет нести чушь. Он отчего-то молчит. Я вопросительно хмурюсь, но ответа все нет. – Грегори?
– Франческо…
От его враз переменившегося тона мое сердце ухает куда-то на первый этаж.
– Ты только не волнуйся, все живы, но… не до конца здоровы. – Он старается улыбаться так, чтобы поддержать меня и успокоить, но у него не получается. Эта улыбка мне совсем не нравится, как гость, от которого ждешь только беды! – На восточном участке бороться с огнем было сложнее. – Он говорит тихо, поэтому мой испуганный вдох громом разносится по комнате. Я помню, кто с остервенением поскакал на восток. – Джейден пострадал.
Ловя каждое слово Грегори, я с ужасом распахиваю глаза.
– Он взял на себя самую большую часть. Патриция рассказывала, что там творился настоящий ад.
– Но в целом… В целом-то он как,
