как он касается земли.

Невероятно.

Порыв ветра, хлопанье крыльев, темное пятно — и он снова превращается в человека, а затем протягивает мне руку.

— Выпендрежник, — бормочу я, цепляясь за него. Его хватка становится крепче, когда он подтягивает меня одним быстрым движением.

Мы стоим там лицом к лицу. Свидетелями нам только дождь и наше тяжелое дыханием. Годы обрывочных воспоминаний — вот и все, что у нас когда-либо было. Мы смотрим друг на друга, чтобы оставалось за что держаться следующий отрезок времени.

Я любуюсь возвышающимся надо мной мужчиной. Лунный свет озаряет его бледную, будто мрамор, кожу. Линия подбородка плавная, но выразительная. Сильная. В его глазах глубина, будто, переводя души, он прожил много веков.

Он видение из моего сна. Желание, осознанное и ожившее.

Барабанная дробь моего сердца срывается, когда он поднимает руку и отводит несколько влажных прядей волос от моего лица. От легкого прикосновения перехватывает дыхание. Улыбка Моны Лизы растягивает уголки его рта.

Раскат грома пронзает ночь, разделяя небо. Над головами раздается каскад громких писков и криков.

— Черт!

Мы бросаемся на землю, пока стая летучих мышей беспорядочно носится вокруг нас. Грач закрывает меня своим телом. Мыши одна за другой вылетают из пещеры, вереща в ночи.

Когда хаос утихает, все еще сидя на корточках и изучая потолок, я спрашиваю:

— Еще остались?

Свет едва проникает в пещеру. Тьма — бездонная дыра в никуда.

Грач вытаскивает из кармана серебристую зажигалку и возвращает пламя к жизни. Пляшущий огонек тут же съедает иллюзию бездонности. Он поднимает зажигалку к потолку, и пара замешкавшихся летучих мышей пускаются в полет.

— Думаю, мы теперь в безопасности, — говорит он, не обнаружив других. Он выпрямляется в полный рост, вновь почувствовав себя уверенно.

— Значит, «Зиппо» превращается, а ботинки нет? — Я киваю на его босые ноги.

Он пожимает плечами:

— Думаю, ворона просто ненавидит обувь. — Он обводит зажигалкой пространство вокруг себя.

Тесное пространство пещеры уходит вглубь футов на двадцать. Здесь гораздо меньше места, чем в моих воспоминаниях. Косой каменный потолок заставляет нагибаться у одной из стен. Запах мха такой плотный, что, когда вдыхаешь, на языке появляется вкус земли. Лозы пробиваются только в щелях между камнями. Весь пол завален листьями.

Среди них виднеется давно выцветший постер со щенком и котенком. Треснувшее зеркало, у которого мы наряжались, стоит, прислоненное к задней стене. Фиолетовый бархат старого костюма ведьмы Запада рассыпается между пальцами.

— Это место… Вау! — выделяет последнее слово Грач, по-настоящему вглядываясь в окружение.

— Ага, — так же, затаив дыхание, говорю я.

Из-под кучи сорняков торчит ржавый канделябр. Грач высвобождает его. Потеки воска застыли на рукояти. Грач садится на корточки перед выступающей каменной плитой, устраивая на ней канделябр. Он плавит воск в одном из подсвечников, пока тот не обнажает огарок свечи.

Тени от пламени пляшут на его лице, и пещера оживает. Все наше с Адэйр детское барахло разбросано по ней. Меня окатывает дождем воспоминаний.

Грач изучает ржавую коробку для ланча с обложкой ситкома «С возвращением, Коттер», в которой мы хранили наконечники стрел и индийские бусины, которые нашли в ручье.

— Мы приходили сюда после школы и в субботу утром, — говорю я, шаря в ящике для молочных бутылок, где под старыми игрушками и плесневелыми журналами на дне лежит старый «Поляроид». Я несколько раз жму на кнопку — ничего. На батарейках корка коррозии. Я счищаю белый налет пластиковой палочкой, затем вставляю батарейки на место и переворачиваю камеру…

По линзе пробегает паук, и я с визгом роняю камеру. Она с хрустом падает на каменный пол, и пещеру озаряет яркая вспышка. Ослепленный Грач закрывает лицо.

— Черт. Прости.

Я поднимаю «Поляроид», который с недовольным жужжанием выплевывает фото. Оно наполовину застревает в отверстии, и я вырываю его. Я трясу карточку, но проявляется только половина фото. В основном мое плечо.

Я поднимаю пластиковый пенал с бесполезными сокровищами: тянущимися полосками нейлона, чтобы делать прихватки, несколькими туфельками для Барби, пушистым брелоком с пластиковыми глазками. Я трясу пеналом и смотрю, как эти безделушки танцуют, а потом успокаиваются.

Еще одна карточка «Поляроид», о существовании которой я забыла, прячется на дне ящика. Фото снизу: мы с Адэйр сидим у входа в пещеру, свесив ноги и обняв друг дружку за плечи. Мы улыбаемся до ушей, будто нам открыт весь мир. Я не помню, кто снимал нас, но помню, что это был первый день лета после третьего класса. У обеих свежие стрижки под горшок, как у Дороти Хэмилл.

— Мы любили это место, — шепчу я.

Здесь мы были королевами мира. Никаких взрослых, которые указывали бы нам, что делать. Только воображаемая жизнь, полная восторга.

— Я скучаю по ней, — говорю я не столько ему, но наполняя тишину.

Закрываю глаза. Я почти чувствую присутствие Адэйр. Слышу дешевый одеколон «Брют», который она украла у дедули, чтобы обрызгать пещеру и в ней не пахло затхлостью. Адэйр никогда не была обычной.

Я замечаю, что Грач тихо наблюдает за мной. Я смущенно прячу фото в задний карман своих джинсовых шорт и перевожу внимание на стопку журналов.

— Я хочу кое-что показать тебе, — говорит он и, когда я оборачиваюсь, задувает свечу. Он мягко берет меня за руку, и мы встаем. — Они никогда не покидают меня окончательно. Все души, в смысле. Я хочу, чтобы ты увидела.

Белки его глаз становятся черными. В ладони у него накапливается энергия, а затем переходит в мою. Мягкий сверкающий синий свет поднимается по руке к груди. Зрение затуманивается, а потом вдруг появляется вспышка. Воздух потрескивает вокруг сияющего света. Парят сияющие частицы пыли. Я протягиваю руку, чтобы коснуться одной из них. Она колет кончики моих пальцев нежным электричеством.

— Щекотно, — хихикая, сообщаю я.

Грача окружают эти светящиеся фрагменты.

— Остатки душ.

Он взад и вперед машет рукой в воздухе. Они цепляются к нему, как наэлектризованные. Он отпускает меня, и свет тускнеет.

Я моргаю в темноте, пока не привыкает зрение.

— Это невероятно. Как ты вообще… остаешься собой? — спрашиваю я.

На губах у него играет легкая улыбка, и он пожимает плечами:

— Тебе лучше знать, ты же меня создала.

Я фыркаю:

— Действительно. — Но я не знаю, как сделала это. Ну, я знаю как — я прошептала тайные писания заговаривающей смерть мертвому мальчику. Что я не понимаю, так это то, как этот мой дар вернул его к жизни. — Ты помнишь день, когда мы встретились? — спрашиваю я. Тишина ночи поглощает мои слова.

— Помнится, ты говорила, что поцеловала меня. — Я слышу иронию в