Шрифт:
Закладка:
Тело сжимается, когда мы подъезжаем. Это тихий отрезок шоссе, идущий по окраине маленького городка, но кроется в нем много большее. «Виражом мертвеца» его назвали еще в пятидесятых, когда один подросток слишком быстро взял правый поворот, опрокинул машину и убился. За прошедшие с тех пор десятилетия многие дети подначивали друг друга по приколу проехаться по виражу на большой скорости. Аварии, конечно, случались время от времени, но смертей было всего две. Тот первый подросток, а теперь Адэйр.
— Зачем ты это делаешь? — Напряжение в моем голосе скрыть невозможно.
— Потому что хочу тебе кое-что показать.
— Не на что мне здесь смотреть. — Нога вдавливает несуществующую педаль тормоза в пол.
— Все нормально, Уэзерли. Поверь мне.
— Дэвис, — говорю я сдавленным тоном, когда прямая часть шоссе резко исчезает направо чуть впереди.
— Дэвис, — повторяю я немного настойчивее, когда колеса пикапа продолжают пожирать дорогу.
— Нам не нужно оставаться надолго, клянусь. Я просто хочу, чтобы ты увидела…
— Дэвис! Стой!
Ужас в моем голосе заставляет его ударить по тормозам. Нас немного заносит на повороте. Искусственная отметка белого цвета на месте ее смерти слишком выделяется посреди буйства зелени.
Из кюветов и по насыпи ползут пучки черных папоротников. Как злокачественная опухоль, поражающая ландшафт. Их количество только усиливает страх перед этим отрезком дороги.
Дэвис съезжает на обочину, на случай если кто-то появится. Он ждет, пока я успокоюсь: я не осознавала, как тяжело дышу, пока тишина в пикапе не обозначила это.
— Мне нужно, чтобы ты пошла со мной, — говорит он, глядя на меня, будто на новорожденного олененка. — Это важно, — добавляет он, когда я колеблюсь.
Черный папоротник, несмотря на зловещий цвет и колючие листочки, мягко касается лодыжек. Он раскидывается густым ковром под ногами, пока мы пробираемся к мемориалу.
Дэвис садится на корточки и указывает на дорогу впереди прямо перед садом из пластиковых цветов.
— Что ты видишь?
Это похоже на вопрос с подвохом. Я пожимаю плечами:
— Фальшивые цветы. Дорогу.
Он кивает:
— Ладно. А чего ты не видишь?
Я снова изучаю асфальт, все еще не понимая, к чему он клонит.
— Не знаю.
— Это место аварии, чего здесь не хватает?
Я вспоминаю, как мы с дедулей попали в аварию — ну, почти. Ему пришлось ударить по тормозам, чтобы не переехать кокер-спаниеля миссис Коул, который перебежал дорогу прямо перед нами. Звук визжащих шин по асфальту был таким же громким, как и визг испуганной собаки.
— Следов от колес, — осознаю я.
Чувствуя внезапный интерес, я медленно продвигаюсь вперед, тревожность от нахождения в этом месте пытается высунуться, но я заталкиваю ее внутрь, насколько можно, потому что мне нужно понять, о чем говорит Дэвис.
Он встает.
— Я знаю, что «Скорая» забрала ее отсюда. Но где следы от шин?
Я делаю широкие взмахи ногами, пробираясь сквозь сорняки и папоротники и пытаясь разглядеть землю под ними.
— А знаешь, чего еще я не вижу? — говорю я, обойдя пространство вокруг несколько раз. — Я не вижу деталей ее велосипеда. Ни единой спицы. Ни осколка фары.
Мы проводим какое-то время, прочесывая траву, выискивая улики. Не находим ничего, кроме разбитых пивных бутылок и пакетов из-под фастфуда.
Дэвис медленно кивает, соглашаясь с моими новыми выводами. Фактами, которые он не принимал во внимание.
— Ее не здесь сбили, — говорю я.
До меня еще доходит. Я шагаю дальше по дороге до места, где деревья кончаются и простираются хлопковые поля. Я становлюсь в центре дороги и кружусь вокруг себя.
— Мы на перекрестке трех дорог, — говорю я, хотя Дэвис и так прекрасно знает, что дорога идет в трех направлениях. — Черный Папоротник в той стороне. — Я указываю на изгиб дороги в сторону дома. — Заправка, у которой съезд на Мерсер, в той стороне. — Я сдвигаю руку градусов на тридцать от севера. — А что там? — Я киваю на юг, на белую макушку крыши, спрятанную между дубов.
Дэвис шепчет:
— Ох.
Плантация «Сахарный холм». На меня будто падает мешок с цементом.
— Но тогда встает вопрос, — говорит Дэвис, — куда ведет эта дорожка? — Он указывает на грунтовку, по которой фермеры ездят на комбайнах, чтобы не давить хлопок. На лице у него расцветает улыбка: — Посмотрим-ка.
Его пикап прыгает и трясется, пытаясь объехать неглубокие выбоины и кучи из поваленных веток.
Мы с ним оба удивлены, когда довольно скоро заросшая грунтовка покрывается гравием, который затем превращается в асфальт. Крыша и мансарда плантации «Сахарный холм» медленно появляются по мере нашего приближения.
На горизонте поднимаются высокие пики заржавелых зеленых ворот с властвующей над мертвыми огромной буквой «Р» по центру. Историческое семейное кладбище Ратледжей. Могильные плиты здесь стоят с самого начала девятнадцатого века. Земля, полная костей, покрыта ковром зеленой травы.
Судя по обшарпанному забору, за этим входом не ухаживают, наверное, потому что и не используют. Ворота открываются с протяжным скрипом и ревущим зевом. Я стряхиваю хлопья зеленой краски с ладоней.
Я вдруг срываюсь с места от необходимости найти что-то — что угодно, — что подтвердит картину, складывающуюся в моей голове.
Дэвис спешно бежит за мной вдогонку, когда я несусь по дороге в поисках полос от шин.
— Почему Адэйр села на велосипед в тот день? Что настолько важное не могло подождать, пока я верну машину? — спрашиваю я Дэвиса, который оглядывает обочину в поисках каких-то следов.
— Потому что она не видела субботу четко, все было в тумане, — говорит он.
— Именно. — Теперь Дэвис наконец видит смысл во всем том, что я говорила ему. — Она узнала что-то. Что-то важное. Что-то настолько важное, что должна была разобраться с этим немедленно. Достаточно важное, чтобы проехать на велике многие мили. Что бы это ни было, думаю, это случилось здесь. — Я так резко останавливаюсь, что Дэвис врезается в меня. Тогда и он видит.
Параллельные отметки от шин, виляющие на дороге. А посреди травы — россыпь осколков от разбитой велосипедной фары. Я поднимаю оранжевый осколок, чтобы показать Дэвису.
— Черт, Уэзерли. — Вот и все, что он может выдавить, потрясенный нашим открытием.
— Ага, — говорю я. Это чрезвычайно важно, и мы оба это знаем. Но я все еще не понимаю.
«Что
