Она ждет продолжения.

— Так вот. Виски, водка, вообще любой алкоголь не должен был когда-либо касаться чашки, в которую ты собираешься налить масло. И почему это? — Рейлин держится за свое невпечатленное выражение. — Потому что что-то должно произойти, когда алкоголь и масло смешаются. Может, это придает маслу «видящие» свойства? «Выпей со спиритом». Не в смысле с призраком. А со спиртом. С алкоголем в смысле. Нужно выпить собственное масло пожирателя грехов вместе с чем-то крепким.

Уверена, что у Рейлин что-то должно найтись. Я заглядываю в ящик на кухне.

Рейлин кивает, понимая, о чем я.

— А если так сделаешь, то сможешь «пройти у завесы», — она показывает кавычки пальцами, произнося последние слова.

— Если сработает, я просто-таки гений.

Я вздергиваю в воздух найденную бутылку коричного шнапса. Со дна поднимаются золотые блесточки. К счастью, осталось побольше одного глотка.

— Я практически уверена, что гениальность не так работает. — Рейлин хватает стаканчик для шотов — их у нее порядком. Она забирает бутылку у меня из рук и наполняет его.

Мы обе оборачиваемся на бутылочку с маслом пожирателя грехов.

— Я это трогать не буду, — говорит она, скептически поглядывая на нее.

Я замираю. Живот скручивает. Мы можем ошибаться. Я правда уверена, что рецепт требует этого? В смысле, если я так сделаю и ошибусь, я могу умереть, так?

А если не сделаю, могу не узнать, что хотела рассказать мне Адэйр.

— Ладно. Давай.

Я выдергиваю неподходящую пробку из горлышка и осторожно наклоняю бутылочку над стаканчиком со шнапсом. Капля слизи медленно ползет к горлышку — я почти ожидаю облачка дыма, когда две жидкости встречаются. Капля масла плюхается в алкоголь.

Вместо этого происходит нечто намного более завораживающее.

Сверкающие вéнки синего света разбивают густую черную каплю, освещая стаканчик. Алкоголь проникает в трещины, заставляя масло ерзать и колыхаться, будто это живое существо, перерождающееся во что-то новое. Масло сдается алкоголю и растворяется в более водянистую субстанцию, разводя жидкость до чернильно-синего.

Крошечные угольки трещат и тлеют, поглощая остатки. Стаканчик горит тусклой синевой.

— Холодное, — удивленно говорю я, поднимая его.

Пальцы дубеют от покрывшей стаканчик изморози, будто я держу ледяную банку газировки. Я принюхиваюсь. Сияющая жидкость подрагивает от близости моего прикосновения, живая и процветающая… ждущая поцелуя.

— Выпьешь все? — Рейлин останавливает меня за мгновение до того, как я отхлебываю.

— Думаешь, стоит? — Я вглядываюсь в жидкость, гадая, хватит ли глоточка.

— А что, если ты умрешь? — Рейлин морщит нос.

Я была готова отмахнуться от этой мысли, пока она не озвучила ее. Я ставлю стаканчик на стол и откидываюсь на спинку стула. Умирать я сегодня не планировала.

Я смотрю, как чернильно-синяя жидкость начинает тускнеть. Осознание проскальзывает в мыслях.

— Ни пуха. — Я хватаю стаканчик.

— Черт возьми, Уэзерли. — Рейлин вскакивает со стула с протянутой рукой. Ее настойчивость останавливает меня. — Если придется звонить твоей бабушке и сообщать о твоей смерти, Богом клянусь, я тебя вытащу с того света, чтобы убить самостоятельно.

Что-то внутри сдвигается, и в голову приходит мысль.

— Если умру, звони Могильному Праху.

— Ты с дуба рухнула? — Рейлин фыркает.

— Ты меня слышала. — Я строго смотрю на нее. Не сердито, но с невысказанным пониманием, которое говорит: «Следуй моим желаниям, пусть они и кажутся бессмысленными».

Тяжесть того, что мы делаем, заставляет Рейлин сесть на место, когда она сдается и принимает то, что вот-вот случится.

Она кивает. Единожды. Еле заметно.

Ну, погнали. Я опрокидываю в себя омерзительно пахнущую жидкость. Ледяная, она замораживает мне горло, оставляя во рту послевкусие гнилой рыбы и корицы. Я кашляю и прижимаю ко рту кулак, пытаясь сдержать все в себе.

Я жду, не уверенная, развезет ли меня вдруг в стельку или перед глазами развернутся видения. Или я просто умру.

Но ничего не происходит.

— Ничего не чувствую, — говорю я Рейлин, ставя стаканчик на стол. Когда я это делаю, рука оставляет за собой размытый след, будто я двигаюсь в замедленной съемке. — Ого. — Я оглядываю кухню, ожидая, что вся комната растает в головокружительной дымке. Но кухня остается привычно грустной.

— Ты это видишь? — Я машу рукой перед лицом Рейлин. — Как будто выгорание экрана. Ой, стоп, ты вообще видишь… — Я замолкаю.

Рейлин сидит там с замершим лицом, вперившись взглядом в стул, на котором я сижу.

— Эй.

Я выпрямляюсь и щелкаю пальцами перед ее лицом. Моя рука — эхо самой себя. Она даже не вздрагивает. Затем я обращаю внимание на частички пыли в тусклом кухонном свете: они больше не парят, не двигаются. Секундная стрелка на часах замерла. И капля воды, падающая из крана, зависла в воздухе.

Время в комнате остановилось.

Мелодичный гул пробирается в тишину — сладкий теплый звук песни души. Но не в моей голове. И не в груди, как случается, когда другая душа готовится покинуть этот мир. Прекрасный гул, выдернутый из моего детства, доносится снаружи. Адэйр.

Он проскальзывает в трейлер сквозь щели вокруг двери.

Он такой притягательный, что я беззащитна перед его зовом. Я подхожу к двери и на миг замираю, оборачиваясь на медленное движение моего тела, догоняющего меня. Рейлин все еще сидит на стуле, не отрывая глаз от места, где я только что была.

Я выхожу на крыльцо.

Стоящая там Адэйр застает меня врасплох. Она стоит спиной ко мне, но я узнаю эту колючую короткую стрижку где угодно. Одежда та же, в которой мы ее похоронили: брюки в черную клетку и ее любимая красная футболка. Цвета приглушенные, как оттенки на выцветшей фотографии.

Когда я зову ее, изо рта не вырывается ни звука. Абсолютная тишина. Черная окантовка размывает границы зрения. Все передо мной как будто в тумане.

Адэйр безразлично поворачивает голову, чтобы взглянуть на меня через плечо. Я улыбаюсь. Хотя она видит меня, выражение у нее безэмоциональное. Затем она отворачивается и сходит с крыльца.

Я выкидываю руку, чтобы поймать ее, нога соскальзывает с крыльца…

И я оказываюсь в доме. Только сейчас день, а вместо Рейлин за кухонным столом сидит Адэйр. Она нависает над сковородкой ясновидения. Большой палец бездумно трет ключ с зубчиками-зубами, взгляд заблудился в видении. Когда я заглядываю в черную зеркальную поверхность воды, я вижу, как моя мать рыдает над письмом. Я наклоняюсь, пытаясь разглядеть, что в нем написано, и падаю внутрь…

Всплеск, я пробиваю потолок и с грохотом приземляюсь на полу в пустой комнате. Не просто в какой-то комнате, а в спальне фермерского домика. Адэйр подтягивает колченогий стул к шкафу и исчезает. Когда она выходит, коричневая жестянка матери у