кажется нестареющим, но теперь, хорошенько в него вглядевшись, я замечаю разбегающиеся от уголков глаз гусиные лапки. Седина припорошила пушистые виски. Руки огрубели и покрылись морщинами за годы физического труда.

— Куда ты собираешься? — спрашиваю я, заметив небольшую сумку на полу.

— Прах, ты готов? — спрашивает заместитель, ждущий снаружи двери.

Могильный Прах кивает, затем переводит темные глаза на меня.

— Я пообещал твоей матери сделать все для твоей защиты, — вот и все, что он говорит.

Эти простые слова отталкивают меня на шаг. Он выходит на крыльцо своей однокомнатной коптильни и складывает руки за спиной.

— Джонси Элайджа Хэйуорт, — говорит заместитель, полностью называя имя Могильного Праха. — У вас есть право хранить молчание. Все, что вы скажете, может и будет использоваться против вас в зале суда…

— Что? Что происходит? — спрашиваю я Оскара, хоть и не уверена, когда он появился.

Другой заместитель прерывает нас:

— Коронер считает, что это может быть один и тот же яд. Сосновый ящик тоже заберете? Раз он не сгнил, — говорит он Оскару, который согласно кивает.

— И пусть парни обыщут территорию и соберут все, что можно посчитать ядовитым. Упакуйте и оформите все.

Шериф велит загрузить гроб в фургон коронера. Могильного Праха тащат к машине заместителя, где заталкивают на заднее сиденье. Люди копаются в вещах и забирают вещи — наши вещи.

Оскар кладет руку на мое предплечье, чтобы привлечь мое внимание.

— Прах пошел в участок, когда они приехали выкапывать твоего деда, — говорит Оскар, затем делает паузу, чтобы удостовериться, что я слушаю. — Мы обнаружили два тела… младенцев. — Значит, они все-таки нашли их. А Гэбби, в свою очередь, также нашла пеленки, их, должно быть, бросили на месте. — На них следы того же черного яда, что убил Стоуна Ратледжа. Как и твоего деда. Могильный Прах уверяет, что похоронил этих младенцев. Мы подозреваем, что это не единственные его жертвы.

— Он не убивал их! — вырывается у меня, хотя правду объяснить будет не проще.

— Но он и не отрицал этого, Уэзерли.

— Да какое вообще отношение к этому имеет дедуля? Ты и его смерть пытаешься повесить на Могильного Праха? Но он любил дедулю крепче всех. Ты это знаешь. Он бы никогда его не отравил. Кроме того, патологоанатом уже установил, что дедуля умер от заражения крови. Мы теперь преступления просто выдумываем? — Голос от отчаяния и вины становится тоненьким. «Расскажи ему, расскажи ему правду о детках!» Страх склеивает мои губы.

— В свете новых улик коронер пересматривает причину смерти твоего дедушки.

— Я их убила, — выпаливаю я, готовясь принять любое наказание. Оскар отшатывается от моего внезапного признания. Я сую ему под нос запястья, чтобы он заточил меня.

Он обкатывает эти слова в голове. Затем его сведенные вместе брови расслабляются. Он смотрит на меня мягким взглядом, будто на ребенка:

— Послушай, я знаю, что Прах для тебя как член семьи. Пережить это всем вам будет непросто, но я обещаю… я сделаю так, чтобы о нем хорошо заботились, пока мы со всем этим разбираемся…

— Ты не слушаешь меня. Это был не Могильный Прах. Я — причина, по которой они мертвы! — говорю я, достаточно громко, чтобы один из заместителей обернулся на нас.

Оскар заталкивает меня в коптильню.

— Хватит. — Я никогда не слышала, чтобы он говорил так резко. — Это невозможно. Это случилось много лет назад, и ты сама была тогда ребенком. Не надо влезать в это, чтобы защитить Праха. Я сказал, что мы разберемся. Поверь, что я могу сделать свою работу. Господи Иисусе, сколько раз мне надо просить об этом?

«Я пообещал твоей матери сделать все для твоей защиты». Мне тяжело представить даже, что Могильный Прах был достаточно близок с моей матерью, чтобы дать такое обещание, не то что исполнить клятву. Но именно это он сейчас и делает.

— Это был не Прах.

Мои слова такие тихие, что я не уверена, слышит ли меня Оскар. Или, может, я даже не проговорила их вслух. Голова кружится, и мне кажется, будто я вот-вот свалюсь от круговерти мыслей.

— Послушай, нам надо будет, чтобы твоя бабушка приехала в участок заполнить бумаги, — продолжает Оскар. — У нас есть ордер на обыск всей территории, так что, если знаешь, где хранится яд — любой яд, вообще… — Оскар замолкает и поднимает знающую бровь. — Ты должна сказать нам сейчас.

— Эм, — рассеянно говорю я. — В амбаре крысиный яд, кажется. Но нет, ничего другого не припоминаю.

Еще больше полицейских заполняют участок, вытаскивая бочки и ящики из амбара. Кто-то протискивается в однокомнатную коптильню, и я делаю шаг в сторону. Он начинает громить комнату Могильного Праха.

— Нет, это вам забирать нельзя.

Я хватаю коробку для сигар, в которой хранятся незаконченные чучела птиц, работать над которыми Прах не закончил. Хватит того, что они схватили его, забирать его вещи они не могут.

Оскар кивает полицейскому, чтобы тот оставил мне коробку. Он велит дать мне минутку и пока обыскать другое помещение.

— Многовато событий для одного дня. — Оскар усаживает меня на кровать Праха и опускается передо мной на колени. — Просто позволь нам сделать свою работу. Когда почувствуешь, что можешь стоять на ногах, ты должна отвезти свою бабушку в участок.

Он говорит мне собрать вещи на ночь-другую, потому что нам нельзя оставаться здесь, пока они занимаются обыском. Я не знаю, куда нам идти, потому что тетю Вайолет бабуля ненавидит.

Оскар оставляет меня там.

Сидящей на кровати Могильного Праха.

С бурлящими в голове мыслями.

На внутренней стороне двери ржаво-красного платяного шкафа ростовое зеркало. Серые пятна морщинят лицо. Иногда, если смотреть на себя достаточно долго, перестанешь узнавать смотрящего в ответ человека.

Я хватаюсь за тонкую дверь шкафа, чтобы закрыть его, и замираю. Темная тень ящика прячется под кроватью Праха. Тихонечко кроется в дальнем углу. Ничего особенного, но в груди теплится надежда. Она поднимает меня с кровати, ставит на колени. Я тянусь вглубь, пока пальцы не цепляются за уголок и не вытягивают его.

Старый деревянный сундук. Вручную отлитые металлические пластины обернуты вокруг него, а спереди — необычная скважина.

Для ключа с зубчиками-зубами.

— Твою мать.

Я провожу по нему рукой. Это ящик, на котором моя мать устроила ногу на том фото, что мне показал шериф.

Я хлопаю по груди, где под рубашкой висит ключ, и достаю его. Моя рука немного дрожит, когда я легко всовываю зубастые зубья в скважину. Магическая энергия пробегает по телу, когда я проворачиваю запястье, и крышка со щелчком открывается.

Петли протестующе скрипят,