Шрифт:
Закладка:
— Последние несколько недель были полным безумием. — Бронзовая ладонь Оскара приглаживает мокрые волосы. Он жестом приглашает сесть напротив. На то же место, что и два дня назад.
— Скоро стемнеет, а дождь не унимается, — говорит он, собирая какие-то бумаги и беря ручку. — Нам передали, что вода поднимается на дороге в Дэвенпорт. А мы уже закрыли дамбу из-за подтопления. Тебе, наверное, стоит отвезти Агнес домой, пока по дороге еще можно ехать.
— Ну, я хотела подождать Праха, — говорю я, показывая большим пальцем за плечо.
— Слушай. — Оскар перестает подписывать бумаги. — Мне не нужно, чтобы ты застряла на затопленной дороге, а парни потом рисковали, пытаясь выловить тебя из канавы. В Теннесси уже был торнадо. — Он берет пачку бумаги и пристраивает ее поверх другой, не менее толстой. — Не переживай за Праха. Как только залог будет внесен, а бумаги оформлены, я сам его привезу. Конечно, в понедельник ему нужно будет появиться в суде, но сегодня я привезу его домой.
Суд в понедельник. Чтобы предъявить официальные обвинения в убийстве тех детей. И дедули. А может, и Стоуна. Я гадаю, как до этого момента все исправить.
— Ты не обязан. Я могу отвезти бабулю и вернуться за Прахом.
Оскар изможденно смотрит на меня: он устал спорить.
— Ты сегодня ела? — Он поднимает бровь, уже зная ответ. Из-за его заботливости я и стала с ним встречаться когда-то. — Езжай домой. Перекуси. Тебе не помешал бы отдых, Уэзерли. Я скоро привезу Праха.
Я киваю, поднимаясь. Еда и сон звучат неплохо.
— Эй. — Я останавливаюсь, вдруг вспоминая. Из-за ареста Могильного Праха и вчерашнего видения я забыла, что мы с Дэвисом узнали о машине Лорелей. Все пересказывать слишком утомительно, так что я рассказываю основное: — Я знаю, что сейчас не время, но мы с Дэвисом нашли компанию, которая отогнала в свою мастерскую новенький золотой «Файербёрд Транс Ам».
Плечи Оскара опускаются.
Я примирительно поднимаю руки:
— Я просто передаю информацию. На ресепшене сказали, что девушка привезла машину после столкновения с оленем…
— Сбить оленя не противозаконно.
Я сжимаю зубы. Я почти готова начать вырывать волосы, если придется дальше убеждать людей, что смерть Адэйр не была случайностью. Я выпускаю обессиленный вздох.
— У вас есть связи с автотранспортным отделом, так?
— Ты просишь меня незаконно добыть тебе информацию?
— Нет, — говорю я. — Я прошу тебя сделать свою работу и расследовать. Потребуется один-единственный телефонный звонок. — Я поднимаю один палец. — Добудь ВИН-номер машины и узнай, где она.
— Я попрошу кого-нибудь из парней заняться этим. — Сухость в его голосе говорит мне, что браться за это задание вскоре он не планирует.
— Спасибо, — говорю я ему в ответ так же сухо. — Я скажу Праху, что ты привезешь его домой. Увидимся там. — Я отворачиваюсь от него, прежде чем он успевает сказать что-то еще.
В зале как будто холоднее, чем было пару минут назад. Я подхожу к Могильному Праху. Он сводит колени, чтобы я могла сесть на складной стульчик рядом.
Пуговица на рукаве его выходного пиджака еле держится. Я делаю мысленную пометку пришить ее. Он темными глазами вглядывается в мое лицо. Сложность его личности скрывается под его стоическим молчанием. Будто все его знания туго зашиты, и он вот-вот лопнет. Если он вскоре их не выпустит, представляется мне, швы порвутся.
Я даже не знаю, откуда Могильный Прах, кроме как откуда-то с Аппалачских гор. Или есть ли у него родня, с которой он общается. А он — вот он и знаком со всем моим миром.
— Почему? — Многозначительный вопрос, который спрашивает десять вещей одновременно, но в основном — почему он позволил арестовать себя за что-то, чего не делал.
Прах какое-то время изучает меня. Я выпрямляюсь на стуле. Я хочу сказать ему, что достаточно взрослая, чтоб выслушать все. Позволить ему открыться. Когда он ничего не говорит, я представляю, как разбиваю ему голову, чтобы взглянуть на мысли в ней.
Чуть заметная улыбка растягивает уголки его губ — такая слабая, что я едва не пропускаю ее.
— Я помню, как ты родилась. — Его слова — тихая вибрация, которая обволакивает сердце. — Такая крошка, что умещалась у меня на одной ладони. — Прах раскрывает ладонь размером с обеденную тарелку. Я молчу из боязни, что этот редкий момент рассеется.
Искра в глазах Праха тускнеет, брови опускаются.
— Твоя мать не всегда была такой, как сейчас. — Могильный Прах говорит это так искренне, что я ему верю. Я думаю о фото матери и Гэбби на большой баптистской конференции. Мать тогда выглядела такой благонравной. Даже чистой. — Она раньше была совсем другой…
«До того, как забеременела мной и я испортила ей жизнь», — заканчиваю я в своей голове.
— Ты была ее величайшей радостью, — будто услышав мои мысли, добавляет Прах. — Она хотела дать тебе все. Иногда это означает пойти на жертвы. Однажды ты поймешь.
— Что ж, — говорю я, — я не собираюсь ждать, затаив дыхание.
Затем я сообщаю ему о набирающем силе урагане, затоплении дорог и что Оскар довезет его до дома, когда они закончат все оформлять.
Меня обливает как из ведра, когда я выскакиваю из двери и бегу к пикапу. Дворники жалко смахивают дождь с лобового стекла. Я подъезжаю к боковому входу с шатким металлическим навесом и жду, пока выведут бабулю.
Дождь идет стеной, заточая меня под своей водяной завесой.
Я кидаю взгляд в темноту грузового отсека. Красный чемоданчик не видно, но я его чувствую. Он призывает уже открыть себя. Взгляд скользит к двери. Рука уже тянется в темноту, когда Келли заворачивает за угол короткого коридора, взяв бабулю под руку.
Чемоданчику придется подождать еще немного.
Я тянусь через сиденье, чтобы открыть пассажирскую дверь.
— Хорошо вам доехать, — говорит Келли, помогая бабуле забраться в салон.
Бабуля мягко похлопывает Келли по ладони с вежливым выражением на лице и благодарностью на губах. Двух секунд не проходит после того, как та захлопывает дверь, и она морщится в отвращении.
— От ее живота воняет гнилью, — ломает молчание бабулин грубый голос.
Такое она говорит, только когда считает, что кто-то изменял супругу. Я время от времени видела Келли с мужем и семьей в городе. Они кажутся такими же нормальными, как любая другая пара с четырьмя детьми. Но они какое-то время не ходили в церковь, а это для бабули достаточный грех.
— Единственная гниль в округе — это ты, — говорю я, включая первую
