Шрифт:
Закладка:
Ходили слухи, что фронт совсем близко, что уже вот-вот, называли населенные пункты, расстояние, численность.
– Слыхали новость? Русские уже в Ченстохове, в сотне километров от нас. Скоро услышим грохот танков.
– Кто сказал?
– Кто надо, тот и сказал. Новость верняк.
– Параша твоя новость, а не верняк. Позавчера говорили, что они уже в Закопане и через день будут тут. Что-то не видать.
Кася хотела еще что-то добавить, но в барак вбежала молоденькая венгерка и, коверкая немецкие слова, прокричала:
– Всех парней гнать! Аппель! Все!
– Селекция? – Женщины испуганно начали вскакивать с коек.
Венгерка замотала головой.
– Гнать в рейх. Уезжать все! – И она убежала.
Женщины побежали следом за ней на улицу, кто в чем был. По лагерштрассе, не обращая внимания на дождь, носились озабоченные мужчины из мужской эффектенкамер, бежала куда-то команда столяров. Вдалеке под крики эсэсовцев и лай собак строились пятерки. Кто успел, урвал с собой миску и вилку, кто-то сумел в последний момент организовать фуфайку, перчатки и тряпки, чтобы обмотать замерзшие ноги, но видно было, что большинство заключенных новость об эвакуации застигла врасплох, впрочем, как и бóльшую часть капо, которые также носились как угорелые, пытаясь собрать свое лагерное имущество. Вдалеке, утопая в грязи, бежал Шмидт – капо команды столяров, за спиной у него звенел мешок, доверху набитый посудой, одеждой и, очевидно, съестными припасами. Бежал к пятеркам, натягивая на себя третий свитер, толстый Тодт – истязатель электриков. Никто уже не следил за беспрекословным соблюдением лагерных правил – женщины с отчаянием подбегали к знакомым мужчинам, чтобы обнять в последний раз и что-то сказать перед прощанием. Только сейчас стало ясно, скольким удалось наладить общение, невзирая на колючую проволоку и ежеминутную угрозу смерти. Сестры, матери, жены, влюбленные – все были здесь, выискивая тревожными взглядами «своего». Мимо пронеслась Елена, прижав к груди шарф, шерстяные носки и огромные рукавицы. Подбежала к кому-то из мужской эффектенкамер и попыталась впихнуть. Мужчина обернулся, развел руки, но вместо того, чтобы забрать теплые вещи, схватил в охапку Елену и прижал к себе. Носки и рукавицы упали к его ногам. Недолго они стояли, обнявшись, потом кто-то из товарищей похлопал мужчину по плечу и потянул за собой. Елена осталась на месте. Неожиданно она прокричала:
– Адрес заучил?! Катовице…
Отовсюду звучало:
– Познань…
– Ульм…
– Пинск…
– Дрогобыч…
– Люблин… Слышишь?
– Слышу! А ты не плачь, слышишь?! Главное, не плачь!
В общей кутерьме никто не обратил внимания, как от столяров отделилась долговязая фигура и, тревожно озираясь, подошла к бараку, в котором жили девушки из рабочей команды «Канады».
– Прошу прощения, – он осторожно тронул Ревекку за плечо.
Вздрогнув, она посмотрела на него. Лицо парня показалось ей знакомым, он щурился, будто у него было плохое зрение.
– Юрек? – догадалась Ревекка. Она узнала лагерную любовь своей подруги Яди.
Он закивал, схватил ее за руки и умоляюще посмотрел прямо в глаза. Она все поняла без слов. Поняли и Кася с Иреной, стоявшие рядом. Но ни одна не могла сказать ему ободряющих слов о Яде.
– Она теперь совсем не разговаривает, – тихо проговорила Ирена, – лежит и молчит, после того как… ее маму и сестру… да вы, наверное, знаете.
Юрек кивнул и с тоской посмотрел Ревекке за спину, будто надеялся, что Ядя, лежавшая где-то в глубине барака, что-то почувствует и выйдет. Женщины молчали. Ревекка не убирала своих рук из холодных ладоней Юрека. Лицо его было напряжено, будто он отчаянно страшился чего-то, что могло произойти. Или не произойти.
– Я не видел ее с того самого дня, – тихо проговорил он, по-прежнему не отводя близорукого взгляда от барака. – Передайте ей, что ровно через год от этого самого дня я буду ждать ее каждый вечер на Вольской. Отстроят, обязательно отстроят Вольскую, передайте ей это! Я своими руками буду восстанавливать эту улицу, дом за домом. Передайте ей!
– Я даю вам слово, – горячо проговорила Ревекка, – я передам ей все. И если даст Бог и она и вы выберетесь, то вы непременно встретитесь, Юрек! Верьте в это! А сейчас вам нужно идти, чтобы не навлечь на себя беду.
Юрек медленно попятился назад, до последнего не отводя взгляда от барака, в котором лежала женщина, которую он полюбил в лагере.
– Торопитесь, Юрек, – с тревогой проговорила Ирена, – иначе вы не успеете ничего организовать себе в дорогу.
– Ничего, это пустое, раздобуду на месте. Вы только передайте ей: я буду ее ждать. Каждый вечер, на ее родной Вольской!
– Хорошо, Юрек, доброго пути, берегите себя!
Он наконец развернулся и побежал к остальным мужчинам. Женщины печально смотрели ему вслед. Кто-то из блоковых уже кричал на Юрека, и он сразу двинулся к пятеркам.
– Ничего не взял с собой, на нем ни свитера, ни шапки, – покачала головой Ирена.
– И руки голые, – вздохнула Ревекка.
Кася хмуро смотрела, как первые пятерки потянулись к воротам.
– Не хочу уходить, – произнесла она, – хочу остаться и дождаться здесь своих.
– Кто же нам такое позволит, Касенька? – проговорила Ревекка.
Первые ряды уже достигли ворот, и полосатая озябшая масса начала вытекать за пределы лагеря, впервые с осознанием того, что вечером они не пройдут через эти ворота обратно. Но вряд ли кто-то из них испытывал ожидаемое облегчение: впереди была очередная неизвестность.
Вывозить заключенных из лагеря продолжали весь ноябрь, преимущественно мужчин. Значит, сильно рейх нуждался в рабочих руках, раз сейчас так торопливо возвращал тех, кого усиленно изгонял, – перешептывались узницы. И вот пришел день, когда в мужском лагере вдруг застыла непривычная тишина. Женщины с тоской поглядывали в ту сторону, ни одна после работы не кралась к проволоке: больше было не к кому.
Потом начали уходить и эшелоны с женщинами. Всем, назначенным к отправке, велено было явиться в баню на дезинфекцию. Никто из эсэсовцев теперь не приходил издеваться над обнаженными узницами, их не обрили, из неизменного было только долгое стояние голыми на пронизывающем холодном ветру – когда в полночь их погнали на платформу, у половины был жар.
Но с первым снегом транспорты стали уходить все реже, бродили слухи, что это из-за нехватки у немцев подвижного состава. В это верилось легко.
Все чаще гудела земля от грохотавших орудий, вибрировали стены бараков от взрывов. Пока еще глухо звучал гул фронта, но уже ни у кого не было сомнений, что теперь ничто не остановит его продвижение. Никто теперь не вздрагивал от свиста и рокота: женщины засыпали, убаюкиваемые далеким рокотом, просыпались под свист
