Несмотря на ночную тревогу, утром их снова погнали на сортировку. И охрана, и администрация вели себя как ни в чем не бывало, всеми силами демонстрируя, что ничего страшного не произошло. Но и без слов всякий в лагере чувствовал, что финал близко, не знали только одного: кого этот финал утащит за собой. Поглядывая в небо, узники опасались, как бы их избавление стало не просто концом страданий, но концом всему: сверху разбираться не будут, где казармы охранников, а где бараки заключенных. А жить хотелось, тем более сейчас, когда столько было преодолено. Нет, сейчас было самое нелепое дело погибать – это поняли даже те, кто раньше молил о любом избавлении, пусть бы и через бомбы союзников.

Ревекка смотрела в окно, но небо было чистым, ни единой темной точки, которой можно было бы себя обмануть: пусть не бомбардировщик, но просто мимо пролетит, – она скажет себе, что разведывательный, а уж следом за ним, позже, непременно…

– Кто разрешал смотреть в окно?

Ревекка вздрогнула. Это была не Манци. Голос был незнакомый. Не поднимая глаз, она уткнулась в вещи, которые перебирала, но чувствовала, что за ней по-прежнему наблюдают. Неужто новую капо прислали? Нет, голос был слишком властный – явно его обладательница никогда не была одной из них, из номеров. Заметно, что привыкла к слепому повиновению, сама никому не подчиняясь. Ревекка скосила глаза на высокие черные сапоги, подбитые железом, и похолодела: эсэсовка. Все работали тихо, не поднимая головы. Никто не знал, что понадобилось этой белокурой красивой надзирательнице в их бараке. Она еще постояла немного и вышла. Женщины в едином порыве облегчения выдохнули. Позже несколько раз показывалась Манци, но теперь ее появление не вызывало того страха, как раньше. И она все понимала. Ей тоже оставалось только ждать.

Работы было уже не так много, как несколько недель назад, и женщины делали все медленно, больше переговариваясь, правда, теперь зорко следили за входом, чтобы не накликать на себя беду по невнимательности.

Под конец вернулась Манци и кивнула, чтобы собирались. Женщины гуськом поплелись к выходу.

– А ты останься.

– Для чего? – настороженно спросила Ревекка.

– Велено!

Манци хотела еще что-то прибавить, но промолчала. Остальные женщины торопливо вышли, убежала вслед за ними и капо. Ревекка ждала, напряженно глядя на дверь. Вскоре она отворилась и вошла эсэсовка. Ревекка лишь мельком глянула на нее и тут же опустила голову, но одного взгляда было достаточно, чтобы убедиться – та самая, красивая. Она уставилась в черные сапоги, с ужасом ожидая, что будет дальше. Спина и руки вмиг покрылись липким потом, но дрожь ей удалось унять. Она ничего сегодня не организовала, пусть обыскивают. Но что-то подсказывало Ревекке, что не из-за ворованных тряпок эсэсовка снизошла до одной из заключенных. Та же разглядывала Ревекку с изумлением и недоверием.

– Откуда родом?

– Из Мюнхена, госпожа надзирательница, – по-прежнему не поднимая головы, кротко ответила Ревекка.

– Значит, еврейка, грязная шлюха, дочь еврейских псов, которые паразитировали в рейхе еще до твоего рождения.

Ревекка молчала.

– Как ты попала на эту работу?

– Получила назначение, госпожа надзирательница, – спокойно произнесла Ревекка.

– Я спрашиваю, как ты попала на эту работу?

Надзирательница размахнулась и с яростью залепила ей пощечину. Голова Ревекки запрокинулась назад, она пошатнулась, но устояла на месте.

– С кем ты переспала ради этого назначения, грязная шлюха?

Ревекка покачала головой:

– Это какая-то ошибка, госпожа надзирательница, меня просто перевели…

Договорить Ревекка не смогла. Следующий удар свалил ее с ног. Надзирательница снова размахнулась, чтобы ударить Ревекку сапогом по животу, но сзади скрипнула дверь. Мелькнуло перепуганное лицо Манци, она втолкнула внутрь ничего не понимающую Касю и тут же скрылась.

Женщина сделала Касе знак подойти, та торопливо подбежала, не отводя взгляда от лежавшей на полу Ревекки.

– На колени! – Надзирательница размахнулась и ударила Касю хлыстом.

Та тут же рухнула на колени.

Ревекка больше не смотрела в пол, она смотрела прямо в бледное, но красивое лицо женщины с белокурыми волосами, перекошенное яростной ненавистью.

– Давно ты себя видела?! Нет? Ну так посмотри на такое же животное, как ты. Стадо, одичалые твари! Смотри, сука, смотри!

И одной рукой она ухватила Ревекку за отросшие волосы, а другой размахнулась, чтобы снова стегнуть Касю хлыстом. Закричав, Ревекка дернулась изо всех сил, и рука надзирательницы дрогнула – хлыст рассек воздух рядом со сжавшейся Касей.

Ревекка вырвалась и рухнула перед Касей, прикрывая ее собой. Удары хлыстом один за другим жгли спину и плечи.

– Смотри, сука, смотри! Дичай, тварь, до конца!

Наконец она уронила руку и, тяжело дыша, приказала Касе, от ужаса застывшей и скукожившейся до невообразимости:

– Ползти!

Кася не шевелилась, не понимая, кому это было сказано.

– Ползти, я сказала! – закричала надзирательница прямо в самое ухо Касе.

Та начала медленно от них отползать.

– Смотри, – женщина пнула избитую Ревекку, заставляя посмотреть на Касю, – смотри, ползет как скотина, покорная скотина. И ты такая же, дрянь! Разве может смотреть на тебя мужчина как на женщину?! – И ее крик превратился в яростное и дрожащее звуковое месиво.

Ревекка все поняла. Лицо надзирательницы поплыло перед ее глазами, губы, накрашенные ярко-красной помадой, стали бесформенным пятном.

– Я вижу только одно животное…

Она прошептала эти слова едва слышно, но надзирательница ее услышала.

– Так смотри! Смотри и набирайся ненависти, сука! Ко всем, кто носит форму! Мы все такие. И он тоже!

В ночной темноте Кася осторожно протирала влажной тряпкой раны Ревекки.

– За что ж ты у меня прощения просишь? Когда б не ты, да не твой эсэс, то и не дышать мне вовсе. Да и все на себя по дурости приняла. Гляди, ни одного живого места на тебе.

Лежа голая на животе, Ревекка морщилась от боли, когда Кася особенно сильно прижимала тряпку к спине, чтоб размочить подсохшие кровавые полосы и промыть их.

– Это ничего, Кася, ничего. Тебе беречься сейчас надо. Да и не заслужила ты, не твое это дело.

– А ты будто бы заслужила, – ворчливо пробормотала Кася.

– Может, и заслужила, – подумав, прошептала Ревекка. – В мире так устроено: за все платить надо, и за хорошее, и за плохое.

– Сама хоть уяснила, за что платишь, за плохое или хорошее?

– Выходит, за хорошее… – сказал Ревекка.

Кася выжала тряпку и перешла к плечам.

– Познала, – снова прошептала Ревекка, – пусть в аду, но познала… Разве это не хорошее?

– Как сама знаешь, не мне тебя учить.

Кася бережно протирала ей руки, затем выжала полотенце, встряхнула его и расправив, накрыла им горящую спину Ревекки.

– Видишь, выходит, возможно это и даже легко – полюбить самой сильной любовью того, кому смерти желал. Ведь и я ненавидела всякого эсэса до смерти, и он человека не видел в евреях, тоже смерти