Вместе со своей трещоткой я выбрался на Рыночную площадь. Серые кобылы, запряженные в коляски, то и дело фыркали; минуя их, я ощутил извечный запах влажной звериной шерсти. Даже сейчас, вечером, старушки в платочках продавали возле жестяных прилавков срезанные цветы, а полупрозрачные польки в чулках в сеточку заманивали, точно сирены, туристов в колоритные бары.

Я не был в Кракове пять лет.

“Гранд Отель” находился на Славковской улице, в квартале от Рыночной площади. Dobry wieczór, – произнес я на плохом польском, а потом решил переключиться на английский. Девушка в униформе отеля отыскала в системе мою бронь, нахмурилась и стала копаться в бумагах.

Я тем временем осматривался по сторонам. От стойки администратора шла вверх мраморная лестница с ковровой дорожкой, закрепленной на ступенях длинными металлическими прутьями. Латунные перила были обтянуты бархатом, чтобы не студить руки. На площадке между пролетами красовалась перед огромным зеркалом высокая лампа, словно решившая окинуть взглядом свое отражение, прежде чем спуститься вниз и отправиться на премьеру в национальный театр.

Выяснилось, что, судя по данным системы бронирования, я должен был приехать днем позже. Но хороший отель тем и отличается, что его гость всегда прав. “Завтра утром я позвоню организаторам фестиваля, и мы решим с ними этот вопрос”, – с улыбкой, будто бы постояльцы, приехавшие на день раньше, были здесь обычным делом, сообщила мне девушка и пожелала приятно провести время в Кракове.

Портье проводил меня к лифту. Третий этаж отеля тоже не дал усомниться в том, что история – это самое безопасное и приятное, что есть на белом свете. В коридорах лежали толстые ковровые дорожки, под ними тихо постанывал паркет, на бежево-розовых стенах с рельефным орнаментом висели на равном расстоянии друг от друга позолоченные светильники, увенчанные польской орлицей. Вдоль стен были расставлены исторические козетки и кресла, чтобы гость, утомившийся по пути в свои апартаменты, мог здесь расположиться на отдых, уподобившись свитку пергамента на старинном натюрморте.

Приложив магнитную карту, я открыл массивную деревянную дверь номера и припарковал свой чемодан. В тот день я проделал путь из Лодзи в Катовице и из Катовице в Краков, так что единственное, что меня сейчас интересовало, – это ванная комната. Разобраться, как включается душ, мне удалось далеко не сразу (бог знает почему, но в отелях по всей Европе принято вместо обычных смесителей устанавливать головоломки с минималистичным дизайном). Я открутил крышку миниатюрной бутылочки с гелем для душа и, подставив голову под воду, вдруг вспомнил седовласого американца, который неожиданно заглянул на мою авторскую встречу в Лодзи, хотя вообще-то приехал в Польшу искать свои еврейские корни. В конце мероприятия он подошел ко мне и сказал несколько фраз, которые, наверное, может произнести только пожилой американский еврей, хотя было бы гораздо приятнее услышать их из уст какой-нибудь молодой женщины.

Побриться я не успевал, поэтому просто плеснул на ладони немного лосьона и похлопал себя ими по щекам. Натянул чистую одежду и поспешил вниз: в тот вечер мне еще предстояла встреча с Евой.

Разве не забавно, что моя студенческая подруга ждет меня в холле “Гранд Отеля”? Неужели мы действительно настолько постарели?

Полчаса спустя я, сложив руки на массивном столе, произнес удовлетворенно:

– Итак, мы опять ужинаем в Кракове…

Мы сидели в “Карме”, симпатичном вегетарианском ресторане на улице Крупнича.

– А как давно это было? – спросила Ева.

Именно она познакомила меня с Краковом. Мы с Романом приехали на ее самую первую польскую премьеру; тогда-то он и увлекся Евой. Мы втроем, держась за руки, бродили по краковским улицам, причем Ева шагала между нами, но со временем перевес оказался на стороне Романа. Я нисколько не расстроился: мне удалось выстроить отношения с городом, я влюбился в кольцо Плантов, сомкнувшееся вокруг центра, в еврейский квартал Казимеж, в огибающую его Вислу.

Мы оба погрузились в чтение меню, и затем Ева заказала себе суп фо, а я – суши на выбор шеф-повара; еще мы попросили принести нам графин сливового вина.

Я не видел Еву полгода: именно полгода прошло с тех пор, как они с Романом расстались. Ева уехала из Брно и теперь жила на два города – то в Праге, то в Кракове. Последняя ее премьера состоялась в театральной студии “Грдину”, а сейчас она опять работала над новыми проектами в Польше.

– Удивительно, что здесь так много народу, – сказала Ева, оглянувшись по сторонам.

– Ну, здесь, в отличие от Чехии, принято ужинать не дома, разве не так?

– Но ведь это вегетарианский ресторан…

Я вспомнил, как мы доедали остатки воскресного обеда, которые я приносил от родителей в Патрицианскую виллу, где мы с Евой одно время жили. Мы тогда были еще студентами, и у нас оставалось время только на еду и на театр, причем наши вкусы обычно в том и в другом совпадали.

– А как твое польское турне? – спросила Ева. – Про литературу ведь тоже говорят “турне”?

– Звучит несколько странно, да? – Я пожал плечами. – В Лодзи все прошло замечательно, не то что во Вроцлаве, где были сплошь зевающие пенсионеры… видимо, польстились на бесплатный вход. Один из них спутал буддизм с исламом и никак не мог понять, почему это мусульманин Дртикол фотографировал обнаженных женщин. Все возмущался, мол, какое лицемерие, ну, а прочая часть его монолога свелась к тому, что польки как ни крути – самые красивые женщины на свете.

– А что у тебя будет в Кракове? – спросила Ева, когда официантка поставила на стол графин с вином.

– Автограф-сессия на книжной ярмарке, а в субботу на Фестивале Конрада дискуссия с каким-то венгром на тему “Меланхолия в Центральной Европе”[58].

– Ну да, поляки это любят, – заметила Ева. – Считают себя меланхоликами, отягченными историей. Жалко, что в субботу меня в Кракове не будет.

– Как так?

– Еду на пару дней в Варшаву. Наш последний спектакль получил одну премию… – сказала Ева, немного смутившись. – В общем, в пятницу вечером надо бы за ней съездить.

– Ого!

– Ну да. Это что-то вроде чешской премии журнала “Диваделни новины”.

Я постарался вспомнить, что я слышал о ее последнем спектакле. Еще в Брно я как-то застал Еву за телефонным разговором: она звонила жене Кшиштофа Глобиша, актера, который сыграл молодого адвоката в “Коротком фильме об убийстве” Кесьлёвского. Глобиш пережил инсульт, страдал афазией, и казалось, что с его актерской карьерой покончено. Ева через его жену пыталась убедить его вернуться на сцену. Драматург записал текст пьесы, в которой Глобишу предлагалась роль кита, прямо на его теле. После премьеры зрители аплодировали стоя и плакали.

– Здорово! – обрадовался я. – Ты уже приготовила речь?

– Речь? – удивилась Ева. – Слушай, а мне даже в голову не пришло. Ладно, надеюсь,