– Отстань.

– Мы же тебя сюда за этим и позвали – чтобы ты нам все рассказал. Торт слопать и дурак может, а мы хотим услышать про твой жизненный опыт.

– А еще ты нам обязан доложить, чего добился за первые три десятка, – добавил Роман. – Наша комиссия посовещается, вынесет решение, и если оно будет не в твою пользу, то под конец праздника мы пинком под зад скинем тебя с крыши, чтоб ты не мешался под ногами у более усердных.

– Спасибо. Я всегда ценил вашу дружбу.

– Ну да, она крепка не лестью, а правдой и честью.

– Торт отличный, – похвалил Томми и добавил: – Каждый раз, когда у кого-то день рождения, я вспоминаю, как Марта залила меня желатином.

Все не сговариваясь посмотрели на Марту:

– Правда что ли?

– Ну, мне просто не хотелось печь ему торт, – объяснила Марта, – вот я и сделала торт из него самого.

– Не то чтобы я что-то понял, – сказал я.

– Так и никто пока не понял, – отозвался Петр. – Я-то эту историю знаю, но с удовольствием послушаю еще раз.

– Что здесь непонятного? – удивился Томми. – Я уселся в ванну с очень горячей водой, и Марта высыпала туда примерно пятьдесят пакетиков порошка для желе.

– Ага, теперь нам все ясно – вы просто брненские альтернативщики, – кивнул Роман.

Но Томми еще не закончил:

– Только оно почему-то никак не застывало.

– А не надо было вертеться! – заявила Марта.

– Но ведь ты сама говорила, что нужно помешивать!

– Да я же шутила. Или, может, ты думал, что желе пристанет ко дну?

– В общем, не знаю, как вы, а я давно уже понял, что у этой девицы не все дома, – подытожил Томми. – Сколько лет с нею прожил. Она даже свечками для торта запаслась, по одной на каждое колено.

– Томми, ну это же было так здорово, – проворковала Марта. – Я обожаю твои коленки. И скажи на милость, какой еще торт может сам на себе задуть свечки? Ты стал похож на редкий экзотический фрукт в желе – мне ужасно понравилось.

– А с каким хоть он вкусом-то был? – поинтересовались мы.

– Ну, пятидесяти одинаковых пакетиков в магазине не набралось, так что пришлось смешивать. Кажется, клубника и банан.

– Значит, клубнички и бананчик? – сказал Роман.

– Томми, покажи соски, они и правда похожи на клубнички? – подначил кто-то.

– Придурки.

– Нет, ну а если серьезно – как это, когда твой член застывает в желе? – поинтересовался Роман.

– Да я же говорю, что ничего не затвердело! – возмутился Томми.

– Желе или?..

– Слушайте, катитесь к черту. Не стану я вам больше ничего рассказывать.

Прислонившись спиной к дымоходу и любуясь белоснежными полосами, оставленными на темнеющем небе реактивными самолетами, я набрал Нину. Она пожаловалась мне на Челаковского. Я попытался вспомнить, что именно написал Челаковский, но, кажется, перепутал его с Палацким[52]. Тогда Нина заметила, что я бы этого экзамена не сдал, и предупредила, что она его тоже, наверное, не сдаст и что ей придется готовиться к новой пересдаче. В прошлый раз преподаватель заявил, что ожидал от нее большего. “Ясное дело, что он ожидает от меня большего, – возмущалась в трубке Барбарелла, – но вроде бы от меня только требуется знать литературу первой половины девятнадцатого века, разве нет?”

Когда я вернулся в наш кружок, там снова обсуждали музыку.

– Если включить ее у вас дома и открыть окна, здесь наверху тоже ведь будет слышно?

– А как же Хатрный?

– Да ему столько лет, что он наверняка глух как тетерев, – рассудил Роман. – Ладно, начнем с “Айнштюрценде Нойбаутен” и посмотрим, что он скажет.

Роман сбежал по ступенькам, где-то под нами заскрипело окно, а потом издалека донеслись первые строчки песни Salamandrina. Nicht Nixen, Nymphen, Sylphen, Musen oder Feen, – перечислял Бликса Баргельд мифологических существ, словно запуская в вечернее брненское небо китайские фонарики. Für dich bin ich ein Phoenix nur…

– И всего-то? – произнес Роман разочарованно, снова взбежав на крышу. – Я же на полную катушку врубил.

– Господин Хатрный наверняка в восторге, – заметил Томми. – Может, нам все-таки надо проявить уважение если уж не к его возрасту, то хотя бы к фамилии[53]?

– Ну, если он сейчас стучит нам в стену, то хорошо, что за ней никого нет, – заявил Роман. – Терпеть не могу эту привычку, так только в Чехии делают. Зачем вообще стучать в стену? Можно же вести себя прилично: спокойно позвонить в дверь и сказать, что уже достало.

– Ну, не только в Чехии, – заметила Ева. – Так во всем мире делают.

– Правда, не везде есть стены, так что иногда просто водят палкой по рифленому железу, – поделилась Марта своим опытом, полученным в странах третьего мира.

– А эскимосы? Они что, стучат по иглу?

– Да там, наверное, в основном тихо?

– Вот и нет, – возразила Марта. – У них теперь хай-фай на дизельных генераторах, и полярной ночью они колбасятся под Бьорк.

Кажется, на этом панельная дискуссия о соседских взаимоотношениях в разных культурах себя исчерпала. Наступила тишина, а потом я вспомнил, что хотел рассказать о своей редакционной находке.

– Это все равно что сделать портрет в лучшем фотоателье, а потом дома пририсовать к нему усы, – заметил я по поводу кундеровской правки в “Магазин литтерер”.

– Я его понимаю, – сказала Марта. – Журналисты обо всех, кто занят хоть чем-то дельным, пишут полную ерунду. Нет чтобы спросить. Ведь надо просто взять телефон и позвонить, а они вместо этого начинают фантазировать. Я тоже уже о себе столько всего начиталась…

– Ну, Кундера бы вряд ли ответил на звонок, – возразил я.

– А почему он так Чехию-то не любит? – спросил Томми. – Кто-нибудь знает?

– Кажется, они с Гавелом не особо ладили, – ответила Ева.

– Угу. В конце 1968-го они поспорили в “Литерарних новинах” о чешской судьбе[54]. Но вроде как Гавел, когда стал президентом, захотел встретиться с ним в Париже, чтобы помириться. Кундера долго сомневался, а потом согласился, правда, при условии, что не будет никаких журналистов. В общем, вы, наверное, догадываетесь, что произошло. Стоило Кундере переступить порог шикарного парижского ресторана, как вокруг тут же защелкали затворы и замигали вспышки фотоаппаратов. Видимо, там собрались все чешские репортеры, которые по воле случая оказались тогда в Париже. Кундера якобы развернулся и убежал, и Гавелу пришлось его догонять.

– Жалко, что никто это не снимал, – расстроился Томми. – Я бы с удовольствием посмотрел, как Гавел гоняется за Кундерой по Парижу. Особенно если дело было в начале девяностых и позади неслась вся президентская охрана…

– Такой сцены явно не хватает в “Гражданине Гавеле”, – заметила Ева.

– Ох уж эти ваши интеллигентские разговоры, – сказал кто-то. – Может, снова включим какую-нибудь музыку? День рождения должен быть веселым – шампанское, танцы на крыше, все дела.

– Принеси из холодильника еще закусок, – попросила Ева Романа.

Вскоре над двором опять разнесся голос Бликсы, который, учитывая, что уже опустились сумерки, довольно уместно декламировал: The beauty, tender glow