Таким образом, 1890-е годы были периодом углубления немецкой изоляции. Благосклонность со стороны Великобритании оставалась недостижимой, а франко-российский союз, казалось, значительно сузил пространство для маневра на континенте. Тем не менее осознание масштаба проблемы заняло у государственных деятелей Германии чрезвычайно много времени, главным образом потому, что они считали продолжающиеся трения между мировыми империями гарантией того, что им никогда не удастся объединиться против Германии. Вместо того чтобы бороться с изоляцией, проводя политику сближения, немецкие политики возвели стремление к самодостаточности в статус руководящего принципа[436]. Наиболее последовательным проявлением этого стремления стало решение о создании мощного военного флота.

В середине 1890-х годов, после длительного периода застоя и относительного упадка, военно-морское строительство и стратегия стали занимать центральное место в концепции безопасности и внешней политике Германии[437]. Общественное мнение сыграло здесь не последнюю роль – в Германии, как и в Великобритании, большие корабли были фетишем интеллектуальной прессы и ее образованных читателей из среднего класса[438]. Чрезвычайно модная теория «морской мощи» американского писателя Альфреда Тайера Мэхэна также сыграла свою роль. Мэхэн предсказал – в книге «Влияние морской мощи на историю» (1890) – борьбу за мировую власть, исход которой будет решен огромным флотом тяжелых линкоров и крейсеров. Кайзер Вильгельм II, поддерживавший военно-морскую программу, был страстным любителем мореплавания и страстным читателем Мэхэна; в альбомах юного Вильгельма множество рисунков линкоров – любовно начертанных карандашом плавучих крепостей, ощетинившихся огромными орудиями. Но международный аспект также имел решающее значение: серия периферийных столкновений с Великобританией стала решающим фактором в создании более грозного военно-морского флота. После эпизода с Трансваалем кайзер стал одержим кораблями до такой степени, что начал рассматривать практически каждый международный кризис как урок главенства военно-морской мощи[439].

Усиление личной озабоченности кайзера военно-морскими вопросами совпало с ожесточенной фракционной борьбой в высших эшелонах германской военно-морской администрации. Глава военно-морского кабинета адмирал барон Густав фон Зенден Бибран и его амбициозный протеже Альфред фон Тирпиц настаивали на строительстве крупных линкоров. По другую сторону был осторожный адмирал Фридрих фон Холлманн, статс-секретарь военно-морского управления и человек, ответственный за разработку для рейхстага проектов указов, касающихся флота. Холлманн оставался приверженцем создания группы быстрых крейсеров того типа, который предпочитала все еще модная французская jeune école[440]. В то время как Тирпиц видел военно-морскую стратегию Германии с точки зрения будущей борьбы за паритет с Великобританией в домашних водах, Холлманн думал о более гибком оружии дальнего действия, которое будет использоваться для поддержания немецких притязаний и защиты интересов Германии на дальней периферии. Между 1893 и 1896 годами Тирпиц и его союзники вели партизанскую войну против Холлманна, открыто подвергая сомнению его компетентность и засыпая кайзера меморандумами, в которых излагались их собственные стратегические предложения. После некоторого колебания между двумя лагерями, в 1897 году Вильгельм II окончательно лишил Холлманна поддержки и назначил на его место Тирпица[441]. 26 марта 1898 года, после интенсивной пропагандистской кампании, рейхстаг принял новый закон о флоте. Вместо эклектичных и несфокусированных предложений начала и середины 1890-х годов, императорское военно-морское управление адмирала фон Тирпица разработало долгосрочную масштабную программу строительства флота, которая до 1912 года должна была доминировать в расходах Германии на оборону. Ее конечная цель заключалась в том, чтобы позволить на равных противостоять Британии на море[442].

Решение Германии приступить к реализации амбициозной военно-морской программы занимает важное место в литературе, посвященной истокам Первой мировой войны. Оглядываясь назад, может показаться, что это предвещает или даже объясняет конфликт, разразившийся в 1914 году. Не было ли решение бросить вызов британской военно-морской гегемонии ненужной провокацией, навсегда испортившей отношения между двумя государствами и усугубившей поляризацию европейской системы?

Можно предъявить много претензий военно-морской стратегии Германии, самая серьезная из которых состоит в том, что она не была встроена в более широкую концепцию последовательной внешней политики, помимо стремления к свободе рук в международных делах. Но новая военно-морская программа не была ни возмутительным, ни неоправданным шагом. У немцев было достаточно оснований полагать, что их не будут воспринимать всерьез, если они не будут иметь надежных военно-морских сил. Не следует забывать, что англичане привыкли использовать довольно властный тон в общении с немцами. Например, в марте 1897 года произошла встреча помощника заместителя министра иностранных дел Великобритании сэра Фрэнсиса Берти (известного как «Бык» за его агрессивные манеры) с временным поверенным в делах и исполняющим обязанности посла Германии в Лондоне бароном Германом фон Эккардштайном. В ходе беседы Эккардштайн, известный англофил и завсегдатай лондонских клубов, одевавшийся в манере Эдуарда VII, затронул вопрос об интересах Германии в Южной Африке. Грубая отповедь Берти была для него шоком. Берти заявил, что если немцы вздумают хоть пальцем коснуться Трансвааля, британское правительство не побоится сделать любой решительный шаг, «даже последний» (недвусмысленная ссылка на войну), чтобы «предотвратить любое германское вмешательство». «Если дойдет до войны с Германией, – продолжал он, – за нее проголосует весь английский народ, а блокада Гамбурга и Бремена и уничтожение немецкой торговли в открытом море станет детской забавой для английского флота»[443].

Немецкую военно-морскую политику следует рассматривать на фоне этих трений и угроз. Конечно, не может быть никаких сомнений в ее антибританской ориентации – сам Тирпиц предельно ясно дал это понять: предназначенный для кайзера меморандум, излагающий его план строительства флота, написанный в июне 1897 года, начинался с лапидарного замечания: «Самым опасным военно-морским противником Германии в настоящее время является Англия», и то же утверждение в различных формах возникало в проектах предложений и меморандумов более поздних лет[444]. Но в этом не было ничего удивительного: в программах разработки вооружений обычно сравнивают свои силы с вооружением самого грозного потенциального противника. До заключения Антанты в 1904 году, программные документы французской военно-морской стратегии «молодой школы» предусматривали систематическое использование – в случае войны – быстрых, хорошо вооруженных крейсеров для нападения на торговые суда и морскую блокаду Британских островов для организации голода и обеспечения покорности. Еще в 1898 году перспектива такой блокады в британских военно-морских кругах казалась достаточно реальной, чтобы вызвать паническую необходимость строительства дополнительных крейсеров и консолидацию запасов продовольствия на острове[445].

В любом случае не решение Германии о строительстве военных кораблей подтолкнуло Великобританию после 1898 года к более тесным отношениям с Францией и Россией. Решение о вступлении в Антанту с Францией и стремление к соглашению с Россией были, прежде всего, следствием давления на имперскую периферию. Британские политики были меньше озабочены и не так обеспокоены германским военно-морским строительством, чем это часто предполагается[446]. Британская военно-морская стратегия никогда не была сосредоточена исключительно на Германии, а в большей степени на необходимости сохранять доминирующую позицию в мире великих военно-морских держав, включая Францию, Россию и США. Немецкое военно-морское строительство не имело гипнотизирующего эффекта на британских стратегов, как об этом иногда заявляли[447]. В 1905 году директор британской военно-морской разведки мог с уверенностью охарактеризовать превосходство британских военно-морских сил над Германией как «подавляющее»[448]. В октябре 1906 года Чарльз Хардинг, постоянный заместитель министра иностранных дел, признал, что Германия не представляет непосредственной военно-морской угрозы Великобритании. В следующем году адмирал сэр Артур Уилсон в отчете о текущих военных планах Адмиралтейства отметил, что англо-германский конфликт маловероятен, что ни одна из держав не может нанести другой «смертельной травмы» и что «трудно представить, как может возникнуть такой конфликт». Министр иностранных дел Эдвард Грей также был оптимистичен: «У нас будет семь дредноутов на плаву, прежде чем у них будет хотя бы один, – заметил он в ноябре 1907 года. – К 1910 году у них может быть четыре против наших семи, но до того момента у нас будет достаточно времени чтобы заложить новые, если они это сделают»[449]. Даже Первый морской лорд сэр Джон («Джеки») Фишер писал королю Эдуарду VII в 1907 году, хвастаясь превосходством Британии над немцами: «У Англии есть семь бесстрашных и три непобедимых[450], в то время как Германия [еще] не заложила ни одного!» Для такой уверенности были веские