долго существовала между Германией и Англией». Получившаяся в результате связь с восточным соседом, конечно, была бы временной и чисто технической: прочное примирение с Германией было бы возможно, писал Аното, только если бы Берлин был готов навсегда отказаться от провинций, аннексированных в 1870 году[383].

Такой же выбор стоял перед преемником Аното, Теофилем Делькассе, который был назначен министром летом 1898 года. Как и большинство политически активных французов, Делькассе относился к Германии с глубоким подозрением и постоянно возвращался к этому вопросу в своих политических статьях и выступлениях. Его тоска по потерянным провинциям была настолько сильной, что члены его семьи не осмеливались упоминать «Эльзас» и «Лотарингию» в его присутствии; «у нас было смутное чувство, что это было слишком деликатным вопросом, чтобы о нем можно было говорить вслух», – вспоминала позже его дочь[384]. Но как имперскую державу, стремящуюся расширить свое влияние на нескольких фронтах одновременно, Францию ожидали другие трудности, которые иногда могли затмить конфронтацию с Германией. В 1893 году, будучи государственным министром по делам колоний, именно Делькассе настаивал на применении французских колониальных войск, чтобы бросить вызов Великобритании на Верхнем Ниле[385]. Когда он стал министром иностранных дел в разгар Фашодского кризиса, его первым шагом было отступление, в надежде добиться уступок от Лондона на юге Судана. Но когда Лондон просто отказался сдвинуться с места, Делькассе снова занял антибританскую позицию и попытался (как и Аното) бросить вызов британской оккупации Египта. Его конечной целью было приобретение Францией Марокко[386].

Чтобы усилить давление на Британию, Делькассе попытался, в точности как и предполагал Аното, привлечь немцев к консорциуму с Францией и Россией. Осенью, зимой и весной 1899–1900 годов политическая погода казалась благоприятной для такого предприятия: в беседах с французским послом в Берлине новый канцлер Германии Бернгард фон Бюлов намекнул на общие франко-германские интересы за пределами Европы. В Париже было хорошо известно, что немецкая пресса (как и французская) была настроена резко враждебно по отношению к войне Британии с Бурской республикой. Сообщения о гневных антибританских выступлениях немецкого кайзера по этому поводу давали дополнительный повод для оптимизма. В январе 1900 года ведущие газеты, вдохновленные пресс-службой Делькассе, призывали Германию объединить усилия с Францией в египетском вопросе, указывая на то, что Германия тоже выиграет от нейтрального статуса Суэцкого канала и что объединенные военно-морские силы континентальных держав будут достаточно сильны, чтобы принудить Британию к уважению любого варианта международного урегулирования. В дипломатическом сообществе было общеизвестно, что эти статьи написаны в офисе Делькассе и отражают официальную политику министерства иностранных дел Франции[387].

Ожидая ответа Германии, Делькассе с присущей ему пылкостью готовил своих коллег в Париже к войне с Британией, которая вполне могла иметь глобальный размах. «Одни предполагают высадку в Англии, – докладывал он французскому кабинету министров 28 февраля 1900 года, – вторые – экспедицию в Египет; третьи выступают за атаку Бирмы войсками, находящимися в Индокитае, одновременно с выдвижением России в Индию»[388]. Было решено созвать расширенное заседание Высшего военного совета для рассмотрения вопроса о том, где именно Франция должна организовать нападение на Британскую империю. Делькассе заявил, что Великобритания представляет собой угрозу миру во всем мире, и настало время, как он заметил журналисту в марте 1900 года, выступить «на благо цивилизации»[389]. Он утверждал, что британцы работают по всем фронтам, чтобы поссорить Италию и Испанию с Францией; они положили свои жадные глазки-бусинки на Марокко (в последующие годы Делькассе был озабочен американскими планами захвата Марокко[390]). На какое-то время органическое недоверие, обычно питаемое к Берлину, было переориентировано на Лондон.

Все эти чрезвычайные обсуждения закончились ничем, поскольку немцы отказались участвовать в планах Делькассе по созданию континентальной лиги против Британии. Из Берлина пришло досадное предложение проконсультироваться с британским правительством перед тем, как предъявить какие-либо требования Лондону. Наблюдалось, кажется, и явное несоответствие между англоненавистническими словесными выпадами кайзера и нерешительным курсом его внешней политики: «Он говорит: „Я ненавижу англичан…“, – жаловался Делькассе, – но он все парализует»[391]. Однако решающим фактором стало желание Берлина получить кое-что взамен: 15 марта 1900 года посол Франции в Берлине доложил, что немцы готовы продолжать переговоры о создании антибританской коалиции только при условии, что Франция, Россия и Германия предварительно обязуются «гарантировать статус-кво во всем, что касается их европейских владений». Это был неявный запрос на признание Францией суверенитета Германии над Эльзасом и Лотарингией[392].

Такой ответ из Берлина вызвал глубокую и прочную переориентацию в мышлении Делькассе. С этого момента министр иностранных дел Франции отказался от всякой мысли о франко-германском сотрудничестве[393]. Проект совместного военного похода в Египте был бесцеремонно отброшен. Вместо этого Делькассе через ряд промежуточных стадий пришел к идее, что цели Франции могут быть достигнуты в сотрудничестве с Великобританией посредством имперского бартера: укрепление британского контроля над Египтом будет обменено на британское согласие с французским контролем над Марокко. Эта договоренность имела то преимущество, что она предотвращала ужасную (хотя в действительности очень маловероятную) перспективу совместных англо-германских действий в Марокко[394]. К 1903 году министр иностранных дел Франции пришел к выводу, что обмен Марокко на Египет должен послужить фундаментом всеобъемлющего союза с Великобританией.

Эта переориентация имела глубокие последствия для франко-германских отношений, поскольку решение умиротворять Британию, а не противостоять ей, способствовало более решительному раскрытию антигерманского потенциала во внешней политике Франции. Мы ясно видим это по изменениям в подходе Делькассе к овладению Марокко. В ранних воплощениях своей программы Делькассе предполагал использовать угрозу Египту, чтобы заставить Великобританию согласиться с французским контролем над Марокко и подкупить другие заинтересованные державы уступками. Испания получит земли в Северном Марокко, Италии будет предложена французская поддержка итальянских амбиций в Ливии, а немцам будут предоставлены территории из французской Центральной Африки. Новая политика касательно Марокко после 1900 года отличалась двумя важными аспектами: она должна была осуществляться, во-первых, совместно с Великобританией. Во-вторых, что еще более важно, теперь Делькассе планировал захватить Марокко, страну, независимость которой была гарантирована международными договорами, без компенсации и даже без консультации с правительством Германии. Приняв эту провокационную программу и придерживаясь ее, несмотря на протесты своих французских коллег, Делькассе заложил в Северной Африке дипломатическую мину, которая должна будет сработать во время марокканского кризиса 1905 года.

Конец британского нейтралитета

В своем выступлении в палате общин 9 февраля 1871 года, всего через три недели после провозглашения Германской империи в Зеркальном зале Версаля, консервативный государственный деятель Бенджамин Дизраэли размышлял о всемирно-историческом значении франко-прусской войны. Это «не было обычной войной», сказал он членам палаты, как война между Пруссией и Австрией в 1866 году, или французские войны из-за Италии, или даже Крымская война. «Эта война представляет собой немецкую революцию, более крупное политическое событие, чем даже Французская революция прошлого века». Не осталось ни одной дипломатической традиции, добавил он, которая не была бы ею сметена. «Баланс сил полностью нарушен, и страной, которая больше всего страдает и больше всего ощущает последствия этих перемен, является Англия»[395].

Слова Дизраэли часто упоминались как пророческое видение надвигающегося конфликта с Германией. Но читать речь таким образом – через призму 1914 и 1939 годов – значит неверно понимать его намерения. Что имело наиважнейшее значение для британского государственного деятеля после франко-прусской войны, так это не подъем Германии, а освобождение старого врага Британии, России, от условий урегулирования, навязанных ей после Крымской войны (1853–1856). В соответствии с условиями, установленными правительствами Великобритании и Франции в Парижском мирном договоре 1856 года, вход в воды Черного моря «формально и навсегда воспрещался военным судам, как прибрежных, так и всех прочих держав»[396]. Целью договора было не допустить, чтобы Россия угрожала Восточному Средиземноморью или чинила препятствия на британских сухопутных и морских путях в Индию. Но политические основы договора 1856 года были разрушены поражением Франции. Новая Французская республика порвала с крымским урегулированием, отказавшись от оппозиции российской милитаризации Черного моря. Зная, что в одиночку Великобритания