с Германией в первую очередь. И именно поэтому царь Александр III, хотя он и не испытывал никаких личных симпатий к Германии или немцам, не обращая внимания на ярость прессы, пошел навстречу Германии с Договором перестраховки в 1887 году.

Почему же тогда русские приветствовали французские инициативы в начале 1890-х годов? Немцы, безусловно, способствовали переориентации российской политики, отказавшись продлевать договор, несмотря на предложенное прогерманским министром иностранных дел России Николаем Гирсом улучшение его условий. Указ о германской армии от июня 1890 года, увеличивший численность вооруженных сил мирного времени на 18 574 человек, также сыграл роль, поскольку, в контексте прекращения договора, вызвал в Санкт-Петербурге ощущение угрозы. Отставка Бисмарка и растущее политическое влияние азартного кайзера Вильгельма II, которого царь Александр назвал как-то «вероломным молодым хлыщом»[371], подняли тревожные вопросы о будущей ориентации внешней политики Германии[372]. Перспектива получения от Франции крупных займов на хороших условиях тоже была привлекательной. Но главным катализатором стало другое – опасение, боязнь России, что Великобритания вот-вот присоединится к Тройственному союзу.

Начало 1890-х было кульминацией довоенного англо-германского сближения. Тревогу в Санкт-Петербурге вызвал Занзибарский договор (также известный как Гельголандско-занзибарское соглашение и Англо-Германское соглашение 1890 года) по которому англичане и немцы разменяли различные африканские территории, а Германия приобрела крошечный остров Гельголанд в Северном море. Беспокойство России усилилось летом 1891 года, когда возобновление Тройственного союза и визит немецкого кайзера в Лондон вызвали германофильскую вакханалию в британской прессе. Британия, возвестила Morning Post, фактически «присоединилась к Тройственному или, скорее, Четверному cоюзу»; Англия и Германия, отмечал Standard 11 июля 1891 года, были «друзьями и союзниками с давних времен», и будущие угрозы европейскому миру будут встречены «объединением морской мощи Англии с военной мощью Германии»[373]. Газетные вырезки с подобными заявлениями наполняли депеши французских и русских послов в Лондоне. Казалось, что Англия, соперник России на Дальнем Востоке и в Центральной Азии, собиралась объединить силы с ее могущественным западным соседом и, как следствие, с Австрией, ее соперником на Балканском полуострове. В результате, как предупреждал французский посол в Санкт-Петербурге, произойдет «континентальное сближение между кабинетами Лондона и Берлина» с потенциально катастрофическими последствиями для России[374].

Очевидное углубление близости между Великобританией и Германией угрожало сплавить воедино затруднительное положение России на Балканах с напряженностью, порожденной ее ожесточенным глобальным соперничеством с Великобританией – соперничеством, которое разыгрывалось на нескольких театрах: Афганистан, Персия, Китай и черноморские проливы. Чтобы противостоять этой предполагаемой угрозе, Россия отказалась от своей прежней сдержанности и открыто заключила соглашение с Францией. Гирс, который ранее настаивал на возобновлении Договора перестраховки с Германией, в письме от 19 августа 1891 года своему послу в Париже изложил мысли, лежащие в основе поисков соглашения с Францией: возобновление Тройственного союза в сочетании с «более или менее вероятным присоединением Великобритании к политическим целям, которые этот союз преследует», побуждало Россию и Францию искать «обмена идеями для определения позиции… наших правительств»[375]. Соглашение о взаимопонимании, подписанное между двумя государствами летом 1891 года, должным образом включало ссылку на упомянутую Гирсом угрозу, которую представляло присоединение Великобритании к Тройственному союзу. 18 августа 1892 года последовала франко-российская военная конвенция, а два года спустя страны подписали полноценный союз 1894 года.

Следует выделить два момента в последовательности этих событий. Во-первых, мотивы создания этого союза не были однозначными. В то время как ключевым фактором для Парижа было желание сдерживания Германии, русских больше беспокоило противодействие Австро-Венгрии на Балканах. Однако обе державы также были глубоко обеспокоены тем, что они рассматривали как растущее сближение между Британией и Тройственным союзом. В частности, для России, чья внешняя политика в то время была умеренно германофильской, на повестке дня стояла глобальная конфронтация с Британской империей, а не враждебность к Берлину. Безусловно, в некоторых кругах российского руководства царила германофобия – Николай Гирс пришел в ужас, услышав от царя Александра III, что в случае войны между Россией и Австрией целью франко-русского союза должно быть «уничтожение» Германии в ее нынешнем виде и замены ее «рядом небольших слабых государств»[376]. Однако в целом враждебность России к Германии по-прежнему в первую очередь зависела от отношений Германии с Австрией и ее якобы углубляющейся связи с Великобританией. К 1900 году к франко-русскому договору были добавлены дополнительные военные приложения, согласно которым, если разразится англо-русская война, Франция обязуется сосредоточить войска численностью 100 000 человек на побережье Ла-Манша. А если разразится англо-французская война, Россия перебросит войска к индийской границе по железным дорогам, которые Россия обещала модернизировать с помощью французских финансов[377].

Во-вторых, стоит отметить новое качество франко-русского союза 1894 года. В отличие от более ранних союзов европейской системы, таких как Двойственный и Тройственный союзы и Союз трех императоров, этот союз зародился как военная конвенция, условия которой предусматривали совместное развертывание сухопутных войск против общего врага (военно-морская конвенция была добавлена в 1912 году)[378]. Целью больше не было «урегулирование враждебных отношений» между партнерами по альянсу, а противостояние и уравновешивание угроз от конкурирующей коалиции. В этом смысле франко-русский союз стал «поворотным моментом в прелюдии к Великой войне»[379].

Создание франко-русского союза само по себе не делало столкновение с Германией неизбежным или даже вероятным. Вскоре союз закрепился в массовой культуре обеих стран благодаря празднествам, связанным с царскими и военно-морскими визитами, открыткам, меню, карикатурам в газетах и сувенирам[380]. Но расхождения во французских и российских интересах оставались препятствием для тесного сотрудничества: в течение 1890-х годов все министры иностранных дел Франции придерживались мнения, что, поскольку русские не желают бороться за возвращение Эльзаса и Лотарингии, союз с Санкт-Петербургом должен налагать на Францию лишь минимальные обязательства[381]. Русские, со своей стороны, не собирались позволить союзу рассорить их с Германией; напротив, они считали, что участие в нем улучшает возможности для поддержания хороших отношений с Берлином. Как сказал в 1895 году директор канцелярии министерства иностранных дел России Владимир Ламсдорф, целью союза было закрепить независимость действий России и гарантировать выживание Франции, в то же время сдерживая ее антигерманские амбиции[382]. В первое десятилетие существования союза те, кто определял российскую политику (и прежде всего сам царь), были озабочены не Центральной или Юго-Восточной Европой, а экономическим и политическим проникновением в Северный Китай. Что еще более важно, общая подозрительность к Британии, которая помогла создать франко-российский альянс, также препятствовала – по крайней мере, какое-то время – его исключительно антигерманской ориентации. Заинтересованность России в обеспечении неформального контроля над Маньчжурией втянула Санкт-Петербург в конфликт с Великобританией в отношении Китая и привела, таким образом, к тому, что в обозримом будущем отношения с Лондоном останутся гораздо более напряженными, чем с Берлином.

Мнение Парижа

Франции тоже предстояло принять трудные решения – как уравновесить императивы, порожденные соперничеством с Великобританией, с императивами, вытекающими из отношений с Германией. В течение первых четырех лет существования франко-русского союза министр иностранных дел Франции Габриэль Аното проводил жесткую антибританскую политику. Подстрекаемый общим настроем передовиц французской колониалистической прессы, Аното бросил прямой вызов британскому присутствию в Египте, что привело к сюрреалистическому «Фашодскому кризису» 1898 года, когда французский экспедиционный корпус совершил эпическое путешествие через Африку, чтобы заявить права на Верхний Нил, в то время как британские войска двинулись на юг из оккупированного Египта, чтобы встретить французов в Фашоде, разрушенном египетском форпосте в суданских болотах. В результате политический кризис летом 1898 года поставил обе державы на порог войны. Только когда французы отступили, опасность конфликта миновала.

Политика Франции по отношению к Германии должна была учитывать приоритеты, навязанные этой колониальной борьбой с Великобританией. В конфиденциальном меморандуме от июня 1892 года Аното отметил, что нынешняя французская политика допускает лишь очень ограниченное сотрудничество с Берлином. Проблема этого подхода заключалась в том, что он оставлял открытой возможность установления взаимопонимания между Германией и Великобританией – перспективу того, что послужило мотивацией формирования франко-русского союза. Аното полагал, что одним из способов избежать англо-германского сговора могло бы стать более широкое франко-германо-русское понимание. Это, в свою очередь, позволило бы Парижу заручиться поддержкой Германии против Великобритании в Египте и тем самым разрушить «гармонию, которая так