не может обеспечить соблюдение Черноморских оговорок, Россия теперь занялась строительством черноморского военного флота. 12 декабря 1870 года в Лондон дошли новости о том, что Россия «отказывается признавать» Договор 1856 года и строит «новый Севастополь» – арсенал и порт для военных кораблей – в городе Поти на восточном побережье Черного моря, всего в нескольких милях от турецкой границы[397].

Казалось, что наступает новая эра российского экспансионизма, и именно к этой перспективе привлекала внимание речь Дизраэли 9 февраля 1871 года. В течение двухсот лет, как заметил Дизраэли, Россия проводила политику «легальной» экспансии в поиске «выходов к морю». Но милитаризация Черного моря, казалось, знаменовала новую тревожную фазу российской агрессии, сосредоточенной на желании овладеть Константинополем и установить контроль над проливами. Поскольку у России «нет моральных прав на Константинополь» и «нет политической необходимости стремиться туда», заявил Дизраэли, это «не легитимная и опасная политика». Россия была не единственной угрозой на горизонте для Дизраэли – он также был обеспокоен растущей мощью и воинственностью Соединенных Штатов, – но важно то, что, когда он говорил о «немецкой революции», он не имел в виду угрозу, исходящую от новой Германии, а скорее о последствиях для мира и империи результатов недавней войны между Германией и Францией, войны, которая «вывела из равновесия» «всю машину межгосударственных отношений»[398].

В речи Дизраэли была провозглашена тема, которая будет оставаться центральной во внешней политике Великобритании до 1914 года. В период 1894–1905 годов именно Россия, а не Германия представляла «наиболее значительную долгосрочную угрозу» британским интересам[399]. Ярким примером является китайский вопрос, который волновал британских политиков в те годы[400]. В Китае, как и на Балканах, основной движущей силой перемен была отступающая мощь древней империи. В начале 1890-х годов проникновение России в Северный Китай спровоцировало каскад локальных и региональных конфликтов, кульминацией которых стала китайско-японская война 1894–1895 годов[401]. Победоносная Япония выступила затем в качестве соперника России за влияние в Северном Китае. Между тем поражение Китая положило начало гонке за концессиями со стороны великих держав, надеявшихся воспользоваться дальнейшим распадом китайского государства. Негативная энергия, порожденная гонкой за Китай, в свою очередь, усилила напряженность в Европе[402].

Суть проблемы, с точки зрения Великобритании, заключалась в росте мощи и влияния России. В Китае, который по своему торговому потенциалу был для Британии несравненно важнее Африки, Россия представляла прямую угрозу британским интересам. Проблема стала еще более острой после международной интервенции для подавления восстания боксеров (1898–1901), когда русские извлекли выгоду из своей роли в интервенции, чтобы укрепить свои позиции в Северном Китае[403]. Тем не менее, учитывая географическое положение Российской империи и превосходство ее сухопутных войск, было трудно предположить, как можно было сопротивляться ее вторжению в Восточную Азию. Начиналась новая Большая игра, в которой Россия, по всей видимости, имела возможность выиграть[404]. Индия была еще одним уязвимым рубежом: британские политики с тревогой отмечали, что неумолимое развитие российской железнодорожной системы в Центральной Азии означает, что у России будет «лучший военный доступ» к субконтиненту, чем у самой Британии[405].

Поскольку Россия, по-видимому, проводила антибританскую политику в Центральной Азии и на Дальнем Востоке, а Франция была соперником и конкурентом Британии в Африке, франко-российский альянс, с точки зрения Лондона, казался в основном антибританским предприятием. Проблема была особенно острой во время англо-бурской войны, когда развертывание значительных воинских контингентов в Южной Африке оставило незащищенным север Индии. В августе 1901 года в отчете разведывательного управления Военного ведомства о «Военных потребностях Империи в войне с Францией и Россией» был сделан вывод о том, что индийская армия не в состоянии защитить свои ключевые опорные пункты от нападения России[406]. Что еще хуже, российские дипломаты были не только настроены (в глазах британцев) враждебно, экспансионистски и безжалостно, но также склонны к коварству и лживым заявлениям. «Ложь, беспрецедентная даже по канонам российской дипломатии», – заявил в марте 1901 года министр по делам Индии лорд Джордж Гамильтон во время переговоров по урегулированию конфликта в Китае. «Как вы знаете, российская дипломатия – это один большой и многотомный сборник изощренной лжи», – сказал Джордж Керзон, вице-король Индии, графу Селборну, первому лорду Адмиралтейства, в 1903 году[407].

Британские политики реагировали на российскую угрозу, проводя политику в двух направлениях. Первое предполагало сближение с Японией и Францией, второе – поиски соглашения о разделении сфер влияния с самой Россией, которое сняло бы давление с британской имперской периферии. После китайско-японской войны 1894–1895 годов у Великобритании и Японии появился общий интерес к противодействию дальнейшей российской экспансии. Япония была «естественным союзником» Великобритании на Дальнем Востоке, как заявил министр иностранных дел Кимберли в письме от мая 1895 года британскому посланнику в Токио[408]. Угроза, которую представляют на китайской границе России внушительные сухопутные силы Японии – 200 000 японских солдат вошли в Маньчжурию в конце 1895 года, – компенсирует уязвимость британской имперской периферии в Северной Индии. Быстро растущий японский флот станет еще одним «противовесом русским» и тем самым уменьшит нагрузку на перенапряженный британский флот[409]. В 1901 году, после долгого периода осторожного сближения, начались дискуссии о формальном союзе – сначала военно-морской оборонный пакт, позднее всеобъемлющее соглашение, подписанное в Лондоне 30 января 1902 года. Возобновленный (с расширенными условиями) в 1905 и 1911 годах, англо-японский союз стал неотъемлемой частью международной системы довоенного мира.

Та же логика лежала в основе британского решения искать взаимопонимания с Францией. Уже в 1896 году лорд Солсбери обнаружил, что сделанные Франции уступки вдоль долины Меконга на границе между Британской Бирмой и Французским Индокитаем произвели ожидаемый дополнительный эффект в виде привлечения французов и временного ослабления сплоченности франко-российского союза[410]. По той же причине (по крайней мере, с точки зрения Уайтхолла) Сердечная Антанта 1904 года была в первую очередь не антигерманским соглашением, а средством ослабить колониальную напряженность с Францией и в то же время создать некоторое косвенное давление на Россию. Делькассе поддержал эту точку зрения, предположив, что в случае заключения этого соглашения, Франция будет оказывать сдерживающее влияние на Россию и даже даст понять Санкт-Петербургу, что французской поддержки не стоит ожидать, если Россия начнет борьбу с Британией[411]. Таким образом, были веские основания надеяться, как выразился лорд Лансдаун, «что хорошее взаимопонимание с Францией, возможно, приведет к лучшему взаимопониманию с Россией»[412].

Последний пункт важен. В то же самое время, когда против России создавался союз с Японией, британские политики стремились ответить на российский вызов, приглашая Санкт-Петербург к имперскому соглашению о разделе сфер влияния. В этом не было противоречия. Как заметил сэр Томас Сандерсон, постоянный заместитель министра иностранных дел, в письме британскому послу в Санкт-Петербурге в мае 1902 года, японский союз полезен именно потому, что «пока [русские] не увидят, что на них свет клином не сошелся, мы вряд ли сможем приструнить их»; таким образом, он будет «способствовать, а не препятствовать шансу [Британии] на определенное понимание»[413]. В обзорах, посвященных военной безопасности Великобритании, по-прежнему рассматривались катастрофические сценарии противостояния в Центральной Азии: русские, как информировал британский кабинет министров в декабре 1901 года, способны выставить 200 000 солдат в Закаспийском регионе и Герате. Чтобы успешно противостоять такой силе, британский гарнизон в Индии требовал дополнительно от 50 000 до 100 000 солдат постоянной дислокации, что дорого обошлось бы правительству – и это в то время, когда ведущие финансисты требовали резкого сокращения государственных расходов[414]. А «бешеный темп» строительства Россией железной дороги к границе с Афганистаном наводил на мысль, что ситуация развивалась стремительно и в ущерб Великобритании[415].

Эти опасения еще больше усилились в связи с началом войны между Россией и Японией в феврале 1904 года. Тот факт, что русские на море и на суше показали себя довольно слабо по сравнению с японцами, поначалу никак не мог заглушить опасения британцев. Что если, как предупреждал виконт Китченер, у русских возникнет соблазн компенсировать свои потери в войне против Японии, угрожая Индии? В этом случае Индии потребуются огромные подкрепления – к февралю 1905 года прогнозируемая цифра составляла 211 824 военнослужащих, по оценкам правительства Индии[416]. Сопутствующий рост расходов будет колоссальным – по оценке Китченера, противодействие «угрожающему