Шрифт:
Закладка:
– Ненавижу рекламу, – сказал он.
– Я тоже.
Он посмотрел на меня, и я, заряженная новым приливом уверенности, решительно встретила его взгляд. Улыбнувшись, он покачал головой.
– Что? – спросила я.
– Ничего.
– Что?
Бесконечная пауза, наконец он проговорил:
– Так что там у вас с Жеромом?
(И снова это жалящее чувство, расползающееся на этот раз по скулам.)
– Абсолютно ничего, – пробормотала я. – Он в Марселе, я в Париже… Невероятный секс. Он диджей. Много курит. Я уже десять тысяч раз пробовала замутить с диджеями – и ничего путного из этого не вышло. Теперь пытаюсь повзрослеть.
Он ухмыльнулся.
– Значит, ты не собираешься к нему в гости?
Теперь настал мой черед уставиться на дорогу немигающим взглядом. На горизонте уже забрезжили золотистые лучи рассветного солнца, отчего серебряная гладь озер казалась фиолетовой. Перед самым аэропортом Люк вдруг очнулся и издал придушенный стон.
– Я же говорил: Чубакка, – констатировал Лоуренс.
– Почему я куда-то плыву?
– Ты едешь в аэропорт, дружище!
Тот выпрямился на сиденье и моргнул.
– Черт, чувствую себя просто паршиво.
Потом протер глаза и, заметив мое присутствие, скептически глянул на Лоуренса:
– Спасибо, что составила нам компанию, Лия, – произнес он, обращаясь скорее к своему приятелю, чем ко мне.
Прощание прошло без особых церемоний («Извини, приятель, за парковку платить не хочу. Увидимся через две недели, да?»), правда, я вышла из машины, чтобы хотя бы его обнять. Он стиснул меня в объятиях, дохнув в лицо сладковатым перегаром.
– Ты скоро будешь в Лондоне, подруга? Рад был познакомиться. Смотри, поаккуратнее с этими гламурными идиотами.
– Пошел ты! – махнул ему Лоуренс и, повернувшись ко мне, прибавил: – Идемте, граф, нас ждут великие дела!
Марсель. Бросив машину на занюханной подземной стоянке неподалеку от вокзала Сен-Шарль, мы по лестнице поднялись к той точке, где недели три назад, борясь с похмельем, я дымила одинокой сигаретой. Теперь Ларри, закурив, потрясенно смотрел на раскинувшийся где-то далеко внизу город – на бескрайние терракотовые просторы, квинтэссенцию Средиземноморья.
– Ух ты!
Перепрыгивая через ступеньку, мы сбежали вниз, в еще спящий, но уже выбеленный солнечным светом город. Вдоль по Афинскому бульвару (название это как нельзя более кстати – кажется, будто мы в самом деле оказались в колыбели древних цивилизаций), к проспекту Канебьер, где уже пахло морем. Потом Ноайе, гул пробуждающегося рынка и крики чаек.
– J’ai faim[146], – сказал Ларри, по-английски напирая на «м».
Мы юркнули в лабиринт рынка, купили нектаринов, что пирамидами громоздились на прилавках. Тощий подросток в растянутой майке, разложив огромные спелые дыни, широко нам улыбнулся и принялся ловко, словно акробат, разделывать их мачете. Потом протянул мне сочный ломтик; его отец докуривал сигарету, стряхивая пепел в ящик первого в этом сезоне инжира.
Вновь вынырнули на пеструю главную улицу, тянувшуюся до самой продуваемой солеными ветрами бухты. Миновав метро, супермаркеты, красные и белые вывески лавочек, мы оказались в Старом порту, залитом едким утренним светом. Там, на свежеубранной террасе, мы и устроились, усевшись в старые и сырые от росы плетеные стулья и заказав пирожных. В небе пронзительно кричали чайки. Волны Средиземного моря, искрящиеся разноцветными бликами, омывали каменный парапет. Рядом с нами официант рассказывал коллеге о какой-то парижской дурочке, с которой переспал прошлой ночью.
Лоуренс вытянул длинные ноги и со вздохом откинулся на спинку стула, заложив руки за голову.
– Ну, выкладывай: что за работу поручил тебе мой отец? Что именно подразумевается под «его ассистентом»?
Глаза его были прикрыты из-за яркого солнца, а в самом тоне не было той смеси упрека и угрозы, что у Клариссы, – а может быть, я попросту не могла разглядеть в нем никакой опасности, особенно в этом утреннем свете. Я тоже вытянула ноги, положив их на его.
– Ладно, устраивайся поудобнее, – хмыкнул он.
– Я должна читать его дневники – о его богемной жизни, когда ему было чуть за двадцать, и о давнишней возлюбленной.
– Астрид.
– О, так ты о ней знаешь?
– Мало. Отец не слишком-то любит распространяться о своих любовных победах, но однажды, когда мне было лет четырнадцать, он повел меня к ортодонту. Тогда мы с ним почти не виделись – кажется, он работал над каким-то сценарием, – а в этот день у него было странно-сентиментальное настроение (что на него вообще не похоже). Знаешь, сейчас, вспоминая этот момент, я думаю, он был подшофе. Хм. Помню, как натянуто улыбалась мне медсестра, а я изо всех сил старался не пялиться на ее бюст, когда она наклонилась, чтобы осмотреть мои моляры. Ты и представить себе не можешь, как нелегко быть мальчиком-подростком.
В общем, после клиники мы зашли вместе в паб, и он в первый раз заказал мне пива. Чипсы с солью и уксусом было нельзя, потому что мне только что подтянули брекеты. А он все называл меня «сынок» и расспрашивал о девчонках… Ужасно неловко, – Лоуренс принялся выписывать большим пальцем круги по моей лодыжке. – Спросил, есть ли у меня подружка. Я стеснялся признаться, что по уши влюблен в Полли Хоббс из драмкружка, а она почти меня не замечает и уж точно не видит во мне мужчину – только (черт бы ее побрал) «славного, хорошего человека, почти что брата»! Давай-ка, сними сандалию, – он потянул за кожаный ремешок и, когда та упала на землю, начал массировать мне подъем стопы.
– И тут отец заявляет: мол, любовь – это самое главное и, дескать, ему так жаль, что из него не вышло достойного примера для подражания… Я начинаю ерзать на стуле (уж лучше смерть, чем такое!) и говорю: «Да что ты, пап, мы ведь все знаем, как ты любишь Анну». А он смотрит на меня такими, знаешь, затуманенными глазами и отвечает: «Да нет, Ларри. Я всю свою жизнь любил только Астрид, да и там облажался».
Он кивнул, увидев мои приподнятые брови.
– До сих пор перед глазами, как он из-за чего-то ссорится с хозяйкой паба, тушит сигарету о барную стойку, а потом просто встает, кричит ей, что она – цитата – старая высохшая наркоша, и уходит… без меня. Пришлось его догонять. Ужас какой-то.
– А мама что сказала?
– Страшно разозлилась. После той истории она еще несколько лет не позволяла мне садиться с ним в машину, я чувствовал себя безумно виноватым – как будто сдал его. Но на самом деле я никому не рассказывал ни об Астрид, ни о том, что он не любит Анну; хотя Клариссе это определенно понравилось бы.
– О да, они друг друга терпеть не могут, правда?
– Ага. Кларисса так и не простила ей роман с отцом. Для нее Анна – коварная разлучница или типа того. Хотя, сказать по правде, Анна чаще всего сама ее провоцирует. Уже в детстве, когда мы только с ней познакомились, я видел ее насквозь.
– А по-моему, она хорошая.
– Хорошая – но стерва.
– Стерва?
– Слишком много о себе мнит.
Я хмыкнула:
– Как Полли Хоббс из драмкружка?
Он вскинул руки вверх и расхохотался.
– Ты прямо как Люк!
Потом перехватил взгляд официанта-женоненавистника и заказал еще два кофе и рюмку пастиса.
– Еще ведь и девяти нет!
– Я учился у лучших, – пожал он плечами. – В общем, бедняжке Анне досталось и от мамы. Та называла ее «модной пустышкой», и Кларисса, судя по всему, просто подхватила эстафету, по инерции.
Принесли кофе.
– Вы все с ней слишком жестоки.
– Да я-то ничего против не имею, – улыбнулся он. – А если и правда спит с этим жутким скульптором, то вообще молодец: так отцу и надо.
Не желая показывать своей неосведомленности в этом вопросе, я изобразила задумчивость и пожала плечами.
– Знаешь, надо бы сходить в этот бар и все разведать.
– Надо, – подхватила я, с радостью изображая понимание.
– А чем еще сегодня займемся? – спросил он, переливая пастис в американо. Я поморщилась.
– Возьмем велики напрокат. Посидим на террасе, позагораем.
– Я хочу сардины и панисс[147], – заявил он.
– Это можно.
Он вдруг схватил мою ногу и укусил за большой палец. Я взвизгнула, и мизогин-официант испепелил меня взглядом.
– Хм-м, – протянул Ларри. – А на
