– Чего? – переспросила я.

– Этого. Ну, мы с тобой… знаешь, идея так себе. Мой отец, ты ведь работаешь на него…

– Верно. Да, конечно.

– Знаешь, ты мне правда очень нравишься. Ты прикольная. С тобой легко. И, наверное, ничего не выйдет, если мы просто будем иногда встречаться и…

– Это уж точно, – кивнула я, прервав его, чтобы не слышать окончания фразы.

Он нервно глянул на меня и, словно поверив в мое старательно сконструированное равнодушие, выдавил улыбку, полную явного облегчения.

– Занятный казус вышел, правда?

– Да, – глупо улыбнулась я в ответ.

– Какое у него было лицо, боже ты мой…

* * *

Стоило отворить дверь спальни, как меня тут же охватило неясное ощущение неловкости. Там кто-то был.

Майкл стоял у окна, спиной ко мне, сунув руки в карманы. Наверное, услышал, как я вошла, – но даже не пошевелился.

– Здравствуйте! – шепнула я, стараясь придать голосу жизнерадостности, но не в силах скрыть безотчетную нервную дрожь.

Он даже не посмотрел мне в лицо. Я тихо закрыла за собой дверь, уже зная, что вот-вот случится что-то ужасное, чувствуя, как меня всю колотит.

Наконец он покачал головой.

– Лия, вы ведь не забыли, что вы здесь не просто так, а я плачу вам зарплату? – произнес он пугающе спокойным голосом, в котором скорее угадывалось разочарование, чем гнев. Я ощутила, как унижение по капле заполняет меня, разливается по телу, ощутила уже знакомую тяжесть в груди и горле.

– Конечно, нет, – тихо ответила я – и тут только заметила в неверном предутреннем свете, что его трясет.

– Не думаю, что просить вас отнестись к этому серьезно такое уж непомерное требование.

Я пыталась что-то сказать, но слова застряли в горле.

А он продолжал:

– Вместо того чтобы целыми днями прохлаждаться с моими детьми.

– Я…

– Не утруждайтесь. – Теперь он повернулся ко мне, но по-прежнему не смотрел мне в глаза. – В конце концов, вы могли хотя бы попросить отгул.

– Я не знала… – нервно возразила я. – Мы ничего не планировали… Лоуренс просто попросил меня, совершенно спонтанно, я не думала, что это так страшно, – ведь всего на один день… Я думала, вы будете не против, если я вместо этого поработаю в выходные и…

– Просто это не очень профессионально, правда? – снисходительно улыбнулся он.

– Да, – пробормотала я, не сводя глаз с сучка в половице. – Не очень.

Он снова покачал головой, чему-то про себя улыбаясь.

– Наверное, так всегда бывает, когда нанимаешь работников без опыта.

Я моргнула, будто осой ужаленная, прогоняя слезы.

– Простите, – пробормотала я.

– Просто постарайтесь быть более ответственной, хорошо? Это ведь нетрудно, согласны?

Мне хотелось провалиться сквозь землю.

– Переспите с этой мыслью. Я не хочу сейчас об этом говорить, – усмехнулся он и с этими словами вышел из комнаты, а я осталась стоять, парализованная чувством вины и стыда.

Потом забралась в постель и вдруг почувствовала себя крошечной песчинкой, совершенно потерянной.

23

Майкл

Конечно, я знал, что, вытащив Астрид от Джереми в тот вечер, всего лишь залепил пластырем зияющую рану. Я был как те маразматики с выцветших фотографий эдвардианской эпохи, уставившиеся в камеру со всей имперской стойкостью, которую могли уместить во взоре, и готовые хоть сейчас покорять гималайскую вершину, вооруженные лишь банкой Marmite[166] да трудами Мильтона и познаниями в латыни. Иными словами, ситуация была до смешного патовой. Своей выходкой я только выиграл немного времени. Астрид была одной из талантливейших исполнительниц, что мне когда-либо доводилось видеть, и теперь, когда часовой механизм запущен, остановить его нельзя. Она обязательно добьется успеха. У нее все получится, а я окажусь на отшибе, слившись с толпой завсегдатаев бара Джереми, и буду безуспешно доказывать, что знал ее задолго до того, как она покорила Америку. При мысли о будущем – от которой теперь было не отделаться – мне представлялась бездонная пропасть утраченных возможностей. И посреди этой черноты – она, парящая в золотом вихре.

* * *

Пятница. Я лежал в своей квартире прямо на полу, курил, пил холодный чай из кружки и слушал поцарапанную пластинку Мелины Меркури, листая потрепанную книжицу «Древнегреческие мифы для детей» (и то и другое куплено в комиссионке накануне). Передняя обложка книги серьезно пострадала от рук прежнего владельца, который – видимо, в приступе ханжеского ужаса – соскреб лезвием крохотный пенис Зевса и пририсовал шариковой ручкой некое подобие тоги, чтобы прикрыть срам. Была вторая половина дня. Внезапно звон ключей Астрид в замке вернул меня в реальность. Я пошарил вокруг в поисках более интеллектуального чтива – и тут она ворвалась в мой маленький пузырек спокойствия, с раскрасневшимся лицом и горящими от восторга глазами.

– Если я расскажу, что сегодня было, – ты не поверишь! – выпалила она на одном дыхании.

Я обалдело моргнул.

– И что же сегодня было?

Зевнув и потянувшись, я наклонился к ней, чтобы поцеловать: в этот момент она была так очаровательна в своей детской живости, что мне нужно было непременно ее потрогать. Она ответила на поцелуй, обхватив меня руками за шею. Мне нравилось, когда она так делала, – я сразу чувствовал себя Кэри Грантом.

– После обеда в кафе зашел какой-то мужчина, сразу с порога подошел к стойке и спросил, здесь ли работает девушка по имени Астрид. Джорджо ответил утвердительно (с легким подозрением в голосе), и тот сказал, мол, все в порядке, просто Джереми Карсон посоветовал ему заглянуть в это кафе и поговорить со мной о моей карьере!

Я почувствовал, как плоть цепляется за кости в попытке удержать форму и содержание. Астрид была вне себя от счастья. Я едва поспевал за ее вдохновенным щебетанием, осколки которого пронзали меня до глубины души: «…он был там в тот вечер, когда тебе стало плохо… так хорошо одет – одна рубашка, наверное, стоит мою месячную зарплату; при этом совсем не пафосный… совершенно нормальный… сказал, что я как… что у меня есть потенциал…»

Скелет трещал под грузом натянутых мышц. Я вдруг понял, что она замолчала и смотрит на меня, все еще сияя, в ожидании реакции. Я крепко обнял ее и снова поцеловал, чтобы она закрыла глаза и не видела моего траурного лица. Прижав ее голову к своей груди и уткнувшись ей в макушку, я заговорил – так, чтобы приглушить собственный голос. Там были такие слова, как «невероятно» и «разумеется», и даже пару раз бессмысленные «я тебя люблю». Она скинула туфли, бросила сумку на кресло и закружила по комнате. Наконец замерла, переводя дух. Я смотрел, как медленно сползает с ее лица улыбка, – будто тающее на солнце мороженое.

– Ты чего это весь серый?

Я указал на пепельницу на полу. Она проглотила это объяснение и звонко, заразительно рассмеялась.

– Да даже знать не хочу! – пропела она. – Ступай в постель. Знаешь, я, пожалуй, присоединюсь к тебе! Отметим потом.

Она бросилась ко мне, и я почувствовал, что ноги стали ватными, – отчего она только еще больше развеселилась.

– Давай сегодня вечером сходим в какое-нибудь классное место? – прошептала она мне на ухо. – Я могу заплатить – Стивен сказал, что сделает меня неприлично богатой и знаменитой!

Она, пританцовывая, стягивала платье.

– Ну же! – потребовала она и победоносно кинула его мне: клетчатая ткань, пахнущая томатами, маслом, базиликом, с терпкой примесью ее пота. Я смотрел в беспомощном оцепенении, как она исчезает за дверью нашей спальни, а сам остервенело комкал ее платье.

* * *

Последующие дни слились в однородную тягучую массу. Время будто бы искривилось, расползлось по краям своих на первый взгляд жестких рамок; жестких – поскольку я знал, что по утрам Астрид все так же встает и идет на работу, Дженни регулярно заглядывает с фиш-энд-чипс (наверное, в определенное, предназначенное для их поедания время). По улице около половины девятого в слаженном, синхронном ритме начинали сновать мужчины в костюмах, начищенных ботинках и с зонтиками. Однажды я вышел на вечернюю прогулку (была, вероятно, среда, потому что Астрид как раз пела у Джереми, и я тоже должен был быть там). Я шел, спрятав руки в карманы и втянув голову в плечи. Пройдя мимо паба рядом с Линкольнс-Инн, я услышал металлический звон колокольчика – сигнал для последних заказов.

Издевательские нотки в голосе хозяина – «после-е-едние заказы!» – были словно портал в мир живых, как булавка, воткнутая в пробковую доску: осязаемый маркер времени, до сих пор существовавшего в реальности окружающих.

С того самого дня, как Астрид рассказала мне о Стивене (Стивен! Имя-то какое уродливое! Спорим, в детстве его звали Стив – как раз подходящее