Шрифт:
Закладка:
– Сидеть надо между первым и вторым этажами, – сказала Лиза. – Идёмте туда.
– Всё равно, – сказала старуха, сидящая с краю. – Какая разница!
Раздался страшный удар, дом вздрогнул и зашатался. Одни женщины заплакали в голос. Те, кто постарше, стали громко молиться. Лиза тоже стала молиться.
Раздался ещё один удар! Где-то совсем рядом! Рыдания женщин перемежались словами молитвы. И только одна пожилая женщина не рыдала и не молилась Она стояла прямая, с гневно горящими глазами.
– Ах, мать вашу! Чтоб вы все сдохли! Чтоб ваши матери борщом и салом подавились! Чтоб ваши дети никогда не родились! Ублюдки помойные! Дети бл***й!
Лиза, молясь, искоса взглядывала в лицо этой неистовой женщины, посылавшей проклятия украинским артиллеристам. Лизу пугал этот мат ничуть не меньше, чем снаряды. Пугали её также глаза этой женщины, в которых горела ненависть к врагу.
Изредка в сознании Лизы проносилась мысль: «Откуда она все эти слова-то знает?!» Женщина, произносившая все эти ужасные фразы, была самая тихая из всех, кого Лиза знала во дворе. Это была неизменно вежливая, всегда с улыбкой, не забывавшая поздороваться и пожелать Бога в помощь женщина. Бабы сказывали, что она работает в поликлинике.
«Вот какая у нас интеллигенция!» – думала Лиза не то с восхищением, не то с осуждением. Она и сама не понимала.
Когда наступило затишье, рыдания стихли, молитвы замерли на устах женщин, и все осознали, что живы. Лиза робко тронула ругавшуюся женщину за руку.
– Вы бы лучше молились! – тихо сказала она. – Ругаться нехорошо!
Женщина сверкнула на неё глазами и неожиданно засмеялась.
– Каждый защищается, как умеет! – сказала она. – Кто-то сопли пускает, кто-то молится, а такие, как я, ругаются! Я бывший хирург и мой бог – скальпель. Впрочем, извините! Извините, дамы, если задела чьи-то чувства! – обратилась она к собранию, вынула из рюкзачка сигареты и закурила.
– Да чего там! – махнула рукой Петровна со второго этажа. – От страха и заплачешь, и молиться станешь, и обругаешься!
Старухи и женщины встали. Утренний «концерт» завершился. Впереди был дневной. Надо было собраться с силами. Все побрели по квартирам. Табуреты оставили на площадке.
Лиза спустилась на нижний этаж и выглянула во двор. Тихо было во дворе. Как будто несколько минут назад здесь ничего не происходило.
«Где же упало? – думала Лиза. – Наверное, где-то рядом. С той стороны дома. Надо посмотреть».
Она спустилась с крыльца и обошла дом с торца. Зрелище представилось её глазам сокрушительное. Снаряды упали на тротуар перед домом. Глубокие воронки зияли в асфальте. Множество мелких выбоин показывали, где скакали осколки. Покорёжен был огромный рекламный щит с портретом Януковича. Ни одного целого окна не было в доме вплоть до седьмого этажа со стороны улицы. Только на восьмом и девятом этажах окна уцелели. Весь газон перед домом был усыпан битым стеклом.
Молодая женщина вздохнула, вынула из кармана передника рабочие холщовые рукавицы и принялась за дело. А со стороны двора уже двигалась в её сторону бригада дворников с мётлами и тележками – помогать.
Убирая битое стекло, Лиза думала о сыне. Как-то он там? Испугался, наверное. Ничего, ничего, с Божией помощью всё образуется. Дворники ей сказали, что школа цела, что там даже рядом ничего не упало.
«Вот приберу, – думала Лиза, – пойду и буду с ним. Если, конечно, опять не начнётся. А непременно начнётся. Каждый день по нескольку часов утром, ироды, стреляют. Отдохнут, и днём начинают. И вечером. И ночью. А в промежутках между обстрелами надо успеть сходить на родник за водой. А там жуткие очереди, потому что все водоводы перебиты снарядами, и родник питает все окрестные девятиэтажки».
Иногда приходилось идти или возвращаться по страшной жаре, под канонаду. И никогда не было известно, вернёшься домой живым с водой или погибнешь.
В промежутках между обстрелами надо было добыть хлеба. Его привозили по утрам, и надо было тоже отстоять очередь. Хлеб продавали прямо с машин, потому что все магазины были закрыты. До наступления темноты надо было сделать все хозяйственные дела: помыться, постирать, поесть, убрать дом.
Электричества не было. Подстанции были подстрелены и сгорели. Украинская армия сознательно и целенаправленно разрушала инфраструктуру города. Она стремилась физически и морально уничтожить жителей Донбасса, которые все подряд в глазах украинской власти – от детей до стариков – были сепаратистами.
«Но ведь, действительно, мы и есть сепаратисты, – думала Лиза. – Разве девяносто процентов наших людей не проголосовали за независимость от Украины? Проголосовали! Разве девяносто процентов наших людей не хотели быть с Россией? Хотели! Но неужели нельзя было Украине смириться и не посылать армию уничтожать нас? Донбасс – не Украина! Мы – другие! Мы – русские! Мы хотим быть с Россией! Так задумано Богом! Отшатнуться к Европе – означает предать Россию. Нельзя предавать мать! Разве нам Европа мать? Разве нам мать Германия или Франция? Да они только и знали, что приходили к нам с оружием, пытаясь нас поработить! Украинцы считают нас предателями. Но ведь это они предали Россию!»
Закончив работу, Лиза отправилась в школу, опасливо поглядывая на небо, готовое каждую секунду взорваться с треском и свистом. Антон ждал её на пороге входа в подвал.
– Страшно было? – спросила Лиза.
– Не, нормально!
– Давай домой! Я тебя покормлю, а потом пойдём в церковь.
– Ма? – удивился Антон.
– Я тут подумала: ну, в этот раз они по школе не ударили. А вдруг вечером ударят? Они же любят бить по школам. А по церкви они не посмеют! Они же крещёные как-никак. Так что в церкви надёжнее.
– Ма, но в церкви подвала нет.
– Откуда ты знаешь, есть или нет? Да и к чему в церкви подвал? Церковь сама по себе защита. Там иконы святые, намоленные. Там батюшки. Свечи! Мы вот с прихожанками вечером обход сделаем, и я тебя отведу. Вечерний обстрел там переждём.
И Лиза с Антоном отправились домой обедать. И Лиза шла счастливая, что нашла самое надёжное место на земле, где её сыну не будут страшны никакие
