Бежали из города те люди, у кого были автомобили и денежные накопления. Но то, что они бежали, не всегда спасало их. Уж лучше бы сидели дома. Лиза знала не один случай, когда снаряд настигал автомобиль на дороге, и он сгорал вместе со всеми, кто был внутри. А ещё она знала, что люди, уехавшие в другой город и думавшие, что они спаслись от обстрелов, погибали, попав под автомобиль.

«От судьбы не убежишь, – думала она, повязывая головной платок. – Бог знает лучше, как распорядиться нашими жизнями».

Если бы её поставили перед выбором, куда уехать и где спасаться, она охотнее уехала бы в Россию. Украина её пугала. Украина пришла в Донбасс с танками и пушками, она стреляла в дома, в детские сады, в больницы, в школы… Лиза похолодела. В школы! Сколько их уже пострадало! А что, если снаряд угодит в школу, где спасается Антон? Она встала перед иконой, висящей в углу комнаты, на колени и стала жарко молиться, чтобы со школой ничего не случилось, чтобы Бог отвёл беду, чтобы руки врагов, посылающие снаряды, отсохли до того, как коснутся орудия. Надо что-то придумать! Более надёжное место.

Помолившись, Лиза встала. Тревожно было у неё на душе. И вдруг её осенило. Церковь! Самое безопасное место на земле – церковь! Не будут же эти ироды стрелять по церквям! Ведь они тоже православные. Их тоже крестили православные священники.

«А матери украинских солдат, – подумала она, – осеняют своих сыновей крестным знамением, когда они идут убивать нас».

Эта мысль привела её в смятение и ужасно расстроила. Она обратила взор к иконе. Православные – на православных с мечом! Как же это может быть, Господи? Но икона безмолвствовала. Лиза снова вздохнула.

«Укрепи меня, Господи, – думала она. – Помоги мне не сомневаться в Тебе и Твоих намерениях! Помоги мне сохранить спокойствие души!»

Лиза была глубоко верующей христианкой. Вера была привита ей родителями. Когда она была маленькая, они рассказали ей о Христе и о том, что смерти нет, что всех ожидает новая жизнь за гробом. Тех, кто правильно жил, ожидает счастливая, беспечная и безбедная жизнь. А тех, кто жил неправильно, ожидает жизнь, полная лишений и страданий. И маленькая Лиза всему этому поверила, она решила жить правильно, чтобы в вечной жизни ей повезло.

А ещё родители повели её в церковь и сказали, что иконы – это окна в тот, вечный и счастливый мир, откуда приходят святые благословлять людей. И в это Лиза тоже безоговорочно поверила. С того времени она вглядывалась в лица святых, как если бы они не были написаны на деревянных досках, а были живыми, приходили в гости и с ними можно было разговаривать. Особенно полюбила она в церкви одну икону, на которой были Богоматерь с младенцем Иисусом. Батюшка говорил, что это список с иконы одного известного русского иконописца девятнадцатого века. Батюшка говорил, что оригинал находится в Киеве в церкви Святого Кирилла. Лиза никак не могла запомнить его фамилию, хотя и русского, потому что фамилия русской не была. Икона нравилась Лизе тем, что очертания фигурки младенца, сидящего у матери на коленях, в точности повторяли очертания её фигуры, что символизировало чарующее единство помыслов матери и сына. Золотой фон говорил Лизе об ином, прекрасном мире, а тёмно-красное одеяние Богоматери – о её грядущих страданиях; белое одеяние ребёнка Иисуса – о его невинности и чистоте. И больше всего нравились Лизе тёмные, глубокие глаза Богоматери с застывшим в них страдальческим выражением. Сын ещё маленький, а она уже знает, какая его ждёт судьба. Вот бы и ей так, Лизе, знать наперёд, какая судьба ожидает её сына!

«Нет, – тут же испугалась Лиза. – Хорошо, если бы знать, что судьба будет счастливой. А если нет? Это же ужас – знать, что счастливой судьба не будет, и совсем ужас наперёд знать, что судьба сына будет трагичной. Нет, – решила Лиза, – лучше ничего не знать наперёд. А вот как же, зная наперёд судьбу сына, могла жить Богоматерь? – подумала она. – Это же с ума можно сойти!»

Лизе настолько полюбилась эта икона, что она уговорила батюшку найти её изображение в Интернете, напечатать и напечатанное изображение освятить. Лиза сама сделала киот для иконы из деревянной рамки, украшенной бумажными белыми розами, и повесила дома в красный угол. После чего она почувствовала себя совершенно счастливой.

Женщина пришла на свой участок. Это был обширный двор, образованный двумя рядами девятиэтажных домов. Посередине двора была детская площадка. Вдоль домов стояли каштаны и рябины. Справа, под самым высоким каштаном, приютились три мусорных бака, окрашенных в жёлто-голубые цвета украинского флага. Начальник ЖЭКа сокрушался, что нет в бюджете денег на краску. Он твёрдо решил при первой же возможности баки перекрасить в тёмно-коричневый цвет. Этот цвет казался ему практичным. Лиза и другие работники ЖЭКа склонялись к зелёному, более весёлому. Но пока приходилось терпеть это жёлто-голубое наследие прошлого, пока не появятся деньги на краску.

Лиза поднялась на крыльцо, открыла висячий замок подсобки. Подсобку приходилось закрывать на громадный амбарный замок, потому что в ней повадились ночевать два бомжа. Лиза принесла им старый, со сбившейся ватой матрац, на котором, впрочем, вполне можно было спать. Приносила она бомжам также хлеб. Но начальник ЖЭКа узнал, что бомжи ночуют в подсобке, и велел подсобку запереть, хотя в глубине души Лиза не была с этим согласна. Должны же были бомжи где-то спать, думала она. А то они спят теперь в подвале, а там темно и сыро, бегают крысы. Бомжи никому не мешали. Рано утром они уходили. Но спорить с начальником ЖЭКа Лиза не решилась. Боялась потерять работу. Бомжи перетащили матрац в подвал, там теперь и ночевали. А Лиза по-прежнему носила им хлеб. Но когда началась война, бомжи исчезли.

Лиза надела спецовку, взяла метлу и спустилась во двор. Был август 2014 года. Уже начали падать листья и покрывать золотым ковром асфальт и газоны. Некогда шумный двор был пуст. На детской площадке не было детей. Кого-то из них увезли из обстреливаемого города родители, другие сидели дома, опасаясь выходить во двор. Не сидели на лавочках под деревьями старушки, обсуждающие две вечные важные темы – пенсии и здоровье. На стоянке давно не было автомобилей. Многие жители выехали кто куда.

В каждом подъезде оставалось меньше половины жильцов, чем было до войны. В основном остались