Шрифт:
Закладка:
Но я осьминогом отчего-то быть не желал.
Повязка лежала у кровати. Я подобрал ее и лениво оглядел комнату. У дверей в спальню я обнаружил маленький тапочек — тольпар, принадлежащий Мани. Поднимая его и присоединяя к повязке, я проворчал:
— «Этапы большого пути»!
За дверью, буквально в трех шагах нашелся и парный тапочек.
«Мани бежала из моей спальни, не помня себя от ужаса. Иначе она бы позже вернулась и подобрала свои потери, — подумал я, — А сейчас она скорее всего уже где-нибудь отсиживается, прихватив честно нажитые золотишко с побрякушками».
Я ошибся. Когда у самых дальних дверей влажные хлюпы в подушку достигли моего слуха, я понял, что я думал о Мани несколько лучше, чем требовалось.
«Если она и была нищенкой, то самое малое время, — подумал я, — Нищенки так себя не ведут!»
Намеренно не одевая повязку, я небрежно толкнул дверь и вошел.
Зареванная девушка на миг оторвалась от подушки, увидела меня и с криком зажмурилась:
— Нет, умоляю вас, лучше прикажите мне утопиться!
— Я не держу тебя, — спокойно произнес я, бросая к кровати ее шлепанцы, — Ты знаешь, где лежит золото. Возьми и уходи.
— Вы прогоняете меня? — с новыми силами прорыдала она в подушку. Я хмыкнул такой логичной логике всех женщин на свете и удалился.
Едва успев наложить перед зеркалом свою повязку, я услышал деликатное треньканье местного заменителя дверного звонка.
— Да?
Это оказался Тхонг.
— Что вам нужно? — довольно-таки хмуро спросил я его. Тхонг вежливо улыбнулся:
— Заранее прошу прощения, мы никогда не касаемся личной жизни своих клиентов, но прислуга сказала мне, что из покоев госпожи почти всю ночь доносился горький плач. Отсюда Вам, возможно, его не было слышно… Не заболела ли госпожа?
— Нет. У нее скончалась любимая кошка, — хмуро пробормотал я.
— Примите мои соболезнования, уважаемый сиятельный господин иностранец. Понимаю, что мой визит некстати, и все же рискую спросить, конечно не для себя, но для канцелярии наместника необходимы ваши имена, равно как и откуда, надолго ли вы сюда прибыли и также когда и куда собираетесь путешествовать далее. Формальности, знаете ли…
— Эн Ди и Мани Ши, — проворчал я, — Знатные персоны, путешествуем инкогнито. Этого достаточно. Ступайте, Тхонг. Видят небеса, что у меня сегодня нет настроения, чтобы разговаривать на такие неинтересные темы… Не обижайтесь, до свидания. Мы пробудем здесь еще дней двадцать или чуть больше, и я успею усмирить любопытство чиновников канцелярии Наместника.
Тхонг поклонился, дверь закрылась. В зал вползла зареванная дама:
— Прости меня!
— Уходишь или остаешься? Только коротко и ясно.
— Позвольте быть возле вас! — Мани снова начала всхлипывать, — Мне некуда идти… меня выгнали из дома.
— Даю тебе достаточно золота, чтобы везде быть дома.
— У меня никого нет, кроме вас, господин!
— Мне надоело ходить в повязке, женщина.
— Я попробую привыкнуть к Вашему лику, — прошептала она, содрогаясь всем телом.
— У меня отвратительный характер, скверные привычки.
— Я полюблю их, — сказала она, — Я попытаюсь.
— Я стану презирать тебя, морить голодом, избивать и вообще обходиться как с рабыней. Ты и теперь жаждешь остаться?
— Я вынесу и это.
— Знать бы еще, ради чего? — спросил я ее. Девушка промолчала.
— И все же? — поинтересовался я, — Я, знаешь ли, тоже любопытен. Иногда.
— Я… Я нуждаюсь… — промямлила она и снова замолчала.
— «Нуждаюсь»?! Тебе нужно еще золото? Сколько? Возьми и уходи, — предложил я в полной уверенности, что сейчас все прояснится.
Она дернулась как от удара хлыстом:
— Мне нужен ты, я люблю тебя!!!
— Не верю! — прорычал я, — Никогда более при мне не произноси этого слова!
— Но это правда, господин! — пискнула она, — Я полюбила…
— Не верю. Слово «любовь» — это одно из самых грязных ругательств, этой абстракцией всегда прикрывают куда более конкретные цели. Не смей его произносить, иначе я изуродую тебя, ясно? Сделаю тебя такой же чудовищно уродливой, каков сейчас сам! Хотя нет. Ты уверена, что любишь меня? Что ж, погляди! — сорвал повязку и вперился в ее глаза. Мани покачнулась, но продолжала, преодолевая ужас и отвращение, смотреть, не отводя в сторону и не закрывая глаз. И чем дольше она смотрела, тем меньше напряжения оставалось в ее фигуре. Прошло мнут пять, когда она судорожно вздохнула и переступив с ноги на ногу, попыталась даже улыбнуться:
— Теперь твое лицо не кажется таким ужасным… Эн Ди. Видишь, как быстро я привыкаю к нему? О чем ты задумался? Придумываешь новое наказание? Пожалуйста, прости меня. Или хотя бы намекни на причину своего гнева, я теряюсь в догадках!
— Хммм! Вторую неделю я не могу понять: если я захочу спать с тобой, так это будет наказание или милость?
Глаза Мани расширились:
— Не верю услыханному, повтори еще раз.
— Обойдешься. Я пошутил.
На щеках девушки засинели пятна. Точно как синяки от пощечин.
— Не могу понять — как могут в тебе лежать рядом благородство и холодная, изощренная жестокость?
— Не раскладывал по кучкам, вот как! Да, и вот еще что: если ты жаждешь рыдать, то делай это достаточно тихо, не собирая под двери всю прислугу заведения, как нынешней ночью, понятно?
— Теперь я понимаю, — прошептала она, — Прости меня.
— Боги простят. Ступай, женщина.
Мани низко поклонилась и плотно прикрыла за собой двери.
Сказать, что после этого я чувствовал себя паскудно — это ничего вообще не сказать. Беда в том, что я еще сильнее стал ее подозревать. Ведь любая женщина после такого унижения убежала бы на край света, как бы ни любила. Эта не убежала, а значит…
Вот в том-то и дело, что ничего не значит. Где грань? Нетути, господа.
И в пределах одной планетки все мы равные, и у каждого он свой. Что уж говорить про взаимопонимание существ не только разнопланетных, но и принадлежащих к разным видам разных биологий. Психополе тоже не абсолют.
К обеду она явилась в новом платье, ничем не давая повода вспомнить утреннюю экзекуцию. Разве только чаще стала говорить мне «ты», вот и вся разница. Словно так и надо мозги ей вправлять.
Отобедав, мы поехали кататься в заказанном экипаже и жизнь
