Шрифт:
Закладка:
В помещении полно народа. Темнота сгущалась, мы смогли поставить наши ящики на скамейку.
Прибыл один «курко»[11] – проклятый унтер-офицер и начал орать. Агати не мог двигаться. Я не мог ничего делать из-за руки, которая болела. Нам обещали помочь переставить наши ящики. Но не было места. А немец продолжал кричать.
Теперь уже и я терял терпение, перейдя на сумасшедший крик с использованием всего моего репертуара оскорблений. Немец предложил снять наши ящики с его сиденья и положить их на землю. Спросил меня: «Ich?», потом схватил с бешенством и бросил наши вещи на землю.
На душе полное отчаяние. Проклятые немцы! Я пожелал, чтобы Германия проиграла войну. Эта проклятая война! Немецкая наглость, все это газетное вранье о боевом братстве. Никакого уважения в обращении с союзниками…
/…/
18 октября в 18 часов прибыли в Днепропетровск. Спросили итальянский станционный штаб, там смогли наконец поесть. Обещали выдать неполученные наши пайки. Мы даже не успели их поблагодарить.
Позже на грузовике добрались до санатория, который находился в усадьбе, возвышающейся над нижней частью города.
Какая мечта! Надеемся найти там удобную обстановку, отапливаемые помещения, может быть с бильярдом и радио. На самом деле попали в другую психиатрическую больницу.
Комендантом был лейтенант медицинской службы, толстый южанин. Он выдал серо-зеленую пижаму, забрав одежду. Мы спросили ужин и получили ответ, что в нашей истории болезни, оказывается отмечено, что мы ужинали на станции. Да здравствуют итальянские свиньи! Под наши подписи в журнале эти пираты списали наши пайки, приправы и макароны.
Промерзли как собаки. Другие коллеги сказали мне, что придется затянуть пояса. А мы надеялись восстанавливать здоровье в Днепропетровске и получить усиленное питание!
На ужин дали протертый суп и кусочек мяса без хлеба. Должны были спуститься в столовую, но поели в моей комнате.
/…/ Вина не видели, молока также не было. Говорили, что немецкое молоко плохое, поэтому от него отказались.
22 октября 1942
/…/ Один санитар продавал сигареты «Македония» по двадцать лир за пачку. Это просто вор! Цена была очень высокая. /…/.
Отвратительные и наглые люди: сытно едят, живут в тепле, зарабатывают нечестные деньги, уверены в возвращении домой здоровыми и невредимыми. Кроме того, они жалуются и говорят, что в Италии люди живут лучше. Делали деньги, обворовывая наши пайки и занимаясь коммерцией через офицеров, которые возвращались на Родину с госпитальными поездами. Посылали в Италию марки. Обворовывали раненных и больных офицеров на семь лир за каждую пачку.
/…/
28 октября 1942
/…/ Когда прибыли в Днепропетровск, пришлось затянуть ремни. По-прежнему не было хлеба. Наш паёк с сигаретами задерживался с прибытием, и мы были вынуждены покупать их у персонала. Старая тактика. Наши пайки сигарет прибывали, когда мы выкупали всю партию!
Со дня на день откладывали отопление помещений: это самое плохое, что было в России. Обслуживающий персонал был в своем репертуаре, включая медсестер. Когда я добивался массажа руки, всегда платил за это пачкой сигарет, купленной на черном рынке обслуживающего персонала. Все это порочный круг маленьких краж; если ты не принимаешь эту систему, то делать нечего.
/…/
30 октября 1942.
«28 октября» не стал великим днем. Мы тянули обычную лямку. Обед в 14 часов. В госпитале была фашистская церемония: присутствовали все офицеры медицинской службы и представители других служб. Не так уж и плохо, что 28 октября только один раз в год!
Позиции Альпийского корпуса с 28 октября по 6 ноября 1942 года
/…/
Полагающиеся нам сигареты не прибыли.
Говорили, что бомбили Милан, погибло 40 человек, говорили также, что бомбили Турин, я боялся за Кунео. /…/
Возвращение на передовую
14 ноября 1942. Этапный штаб в Беловодске.
6 ноября выехали из Днепропетровска, 7-го числа в 10 часов прибыли в Ясиноватую. В поезде мучались, было очень холодно и хотелось есть. Единственное разнообразие – это старый лейтенант артиллерии Андреани, бедняга без постоянной прописки. Лейтенант в станционном штабе был как неприкаянный, Андреани прибыл из Будапешта в Днепропетровск, где думал получить предписание. Теперь, прибыв в Ворошиловград, надеялся устроиться: в противном случае должен был вернуться в Будапешт. Мы советовали ему вернуться в Италию, чем почти обидели его. Да здравствует организация наших вооруженных сил!
/…/
11 ноября в 6 часов отправились в путь.
/…/ В 16 часов прибыли в Дебальцево. Холод постоянно усиливается.
Этапный штаб вспоминаю с большим отвращением и состраданием. Им командовал подполковник, впавший в детство, который любил официантку из офицерской столовой. Молодая хорошенькая русская всеми там командовала. Мы смеялись и шутили, но один подчиненный посоветовал быть осторожнее, если не хотим закончить «немедленно на передовой»! Старому подполковнику не нравились наши шутки и намеки. Он сразу устроил скандал, потому что мы испачкали пеплом сигарет тарелки из-под вторых блюд.
Нас было пять или шесть транзитных офицеров, все направлялись на фронт, и нам было нечего терять. Мы развлекались с подчиненными из этого этапного штаба – все молодые и хорошие, иногда наши шутки немного обижали их.
Наша комната была отвратительна: холодная, грязная, в ней не хватало только вшей. Я все хорошо понимал, и тыл в то время не удивлял меня больше ничем. Но как не возмущаться, если это повторяется систематически?
Утром 12 ноября, в то время как садились в грузовик, я увидел подполковника, впавшего в детство, которого прозвали «Электрическая Борода» (персонаж анекдотов, распространенных в итальянской армии во время Второй мировой войны). «Вы не должны говорить, что этапный штаб слишком плох. Я орденоносец!», – кричал подполковник, распахнув свою шинель и показывая одну бронзовую медаль.
/…/
Пошел снег. Четыре часа тряслись в грузовике, пока прибыли в Ворошиловград. Мне выделили комнату в жилом доме, но все комнаты были заняты, хотя я стучал во многие двери.
Меня разместили в избе бедных людей. Глава их семьи умер, остались одна старуха лет восьмидесяти, которая проводила свои последние дни рядом с печью, и женщина лет пятидесяти с мужем, который работал у немцев.
Вижу фотографию мальчика. Женщина заплакала и сказала мне, что это ее сын, пропавший без вести, дочь увезли в Германию. Думаю, в Италии тоже волнуются за меня.
/…/
Вечером веселье. Комендант, майор альпийских стрелков, принес бутылки вина и ликера, пели
