Шрифт:
Закладка:
Пока мы поднимаемся по большой винтовой лестнице, она сердито пыхтит. Я все время не говорю ни слова, и она тоже.
Я не виню ее отца за такие вопросы. Да, их можно было бы сформулировать по-другому, но, в конце концов, он отец, и я на его месте спросил бы то же самое. Дэвид не тот человек, сравнения с которым мне хотелось бы, но отец Авы не знает обо мне ничего, кроме того, что я встречаюсь с его дочерью.
Я не сомневаюсь, что мы с Авой справимся со всем, что произойдет после драфта, но думает ли она так же?
Я провожу рукой по шее, чтобы вытереть пот, в это же время Ава останавливается в конце коридора.
– Это моя комната. Будь как дома.
Она толкает белую дверь перед нами, и я нерешительно захожу внутрь.
Ее комната – полная противоположность ее спальне в съемной квартире. Здесь чисто, все вещи на своих местах. Стены выкрашены в прохладный бирюзовый (под цвет покрывал), а вся мебель белая. Под окном стоит аккуратный письменный стол, а на противоположной стене две белые двери, которые, должно быть, ведут в гардеробную и ванную комнату.
Я слежу, как Ава пересекает комнату и плюхается на кровать. Со стоном я сажусь рядом с ней на край кровати и медленно растираю ее икру.
– Ты в порядке?
– Обычно он не такой. Прости, – вздыхает Ава, глядя на висящие на стене фотографии и призовые ленты, большинство из которых получены на конкурсах правописания в начальной школе. Мило. – Я не знаю, что на него нашло.
– Не извиняйся. Я в состоянии справиться с гиперопекающим отцом.
Она угукает и после нескольких секунд молчания шепчет:
– Ты когда-нибудь задумывался о том, что с нами будет?
Мои губы приоткрываются, но я ничего не говорю. Меньше всего я хочу, чтобы Ава начала сомневаться – сомневаться в нас.
– Что ты имеешь в виду?
– Большую часть времени тебя не будет, а я просто буду… ну, здесь. Хоккей – единственное, что держит тебя в Ванкувере. Что произойдет, когда тебя здесь больше не будет?
От легкого дрожания ее голоса у меня болит сердце.
– Иди сюда, – прошу я, протягивая руку. Она медленно садится, подползает ко мне и забирается на колени. Утыкается лицом мне в шею и крепко обнимает.
– Ты сошла с ума, если думаешь, что хоккей – единственное, что у меня здесь есть.
Она судорожно вздыхает и кивает, прижимаясь ко мне. Я глажу ее по спине.
– Кроме того, учитывая, как складывается сезон НХЛ, шансы, что меня задрафтуют куда-то очень далеко, невелики. Но я могу пообещать прямо сейчас, что никакое расстояние ничего для меня не изменит. Я это уже знаю.
Ава снова кивает, и внезапно мне так отчаянно хочется, чтобы она поверила всему, что я сказал, что я выпаливаю:
– Будет ли слишком самонадеянно с моей стороны просить тебя поехать со мной домой на Рождество?
У нее перехватывает дыхание, и я уже готов сказать, чтобы она забыла, что я сказал, но Ава целует мою шею и говорит:
– Нет. Будет ли самонадеянно с моей стороны согласиться?
– Черт, нет.
Я накрываю ладонью ее затылок и целую, надеясь, что она хотя бы вполовину так же одержима мной, как я ею. Потому что, если это так, у расстояния нет ни малейшего шанса.
Глава 24
Ава
Последние несколько недель проходят между экзаменами и хоккейными играми, и до Рождества остается всего пара дней.
На улице холодно и сыро. Снег покрывает землю только затем, чтобы растаять и снова замерзнуть, оставляя дороги скользкими от льда. Это абсолютный кошмар. Именно он является причиной неожиданного дополнительного часа, который нам пришлось добавить к дороге из Ванкувера в дом матери Оукли в Пентиктоне.
Тайлер почти не разговаривает всю дорогу, особенно после того, как я отклонила его просьбы вести машину. Я думаю, что его угрюмое настроение больше связано с его нервозностью относительно того, что он вообще едет на этот ужин. Но, по словам Оукли, когда Энн Хаттон приглашает вас на ужин, вы идете. Не задавая вопросов.
Все годы, что я знаю Тайлера, он держал свою личную жизнь в секрете, и признаю, что это меня огорчает. Не нужно разбираться в ядерной физике, чтобы понять, что семья – непривычное для него понятие, хотя он ни разу не говорил о своей семье и не ездил к ним, насколько нам известно.
Энн тоже это уловила, если судить по ее внезапному приглашению на рождественский ужин. Тайлера приглашение, мягко говоря, удивило, но он не мог устоять перед ее умоляющей улыбкой.
Я барабаню пальцами по рулю и смотрю на белую пелену впереди. За последний час ветер усилился и дорогу замело снегом, из-за чего стало еще труднее увидеть, куда мы идем.
– Долго нам еще? – спрашиваю я своего угрюмого второго пилота.
Он смотрит на навигатор в своем телефоне.
– Еще десять минут. На светофоре поверни налево.
Точно. Как будто в этой метели вообще что-нибудь видно.
– В таких условиях я его не увижу, и мы окажемся в кювете.
– Ты можешь остановиться на обочине и пустить меня за руль.
Я фыркаю. Хочется сердито посмотреть на него, но я не рискую отводить взгляд от дороги.
– Нет. Я отличный водитель.
– Я бы предпочел держать ситуацию под контролем, если нас занесет.
– К счастью для тебя, нас не занесет, – отвечаю я. Тайлер раздраженно ворчит, но ничего не говорит. – Ты расстроен чем-то другим, а не этой дурацкой метелью. Хочешь поговорить об этом?
– Хочу ли я? Нет.
– А будешь? Знаешь, это может помочь. Облегчи душу.
Пауза.
– Странно, что я поехал?
Я свожу брови.
– Почему это должно быть странно?
– Я не член их семьи. Мне кажется странным ехать.
– Я тоже не член семьи.
Краем глаза я замечаю, что Тайлер с любопытством смотрит на меня.
– Ты семья Оукли.
– Ох, – выдыхаю я, и в животе внезапно беспорядочно трепещут крылышки. – Наверное.
– Ты – это другое. А я… что? Приглашение из жалости?
Трепет исчезает так же быстро, как и появился. Его место занимает боль. О, Тайлер.
– Нет. Я не думаю, что это была жалость.
Он мрачно смеется:
– Правда? Тогда что?
– Энн очень похожа на мою маму. Ее главное желание, чтобы люди чувствовали себя любимыми. Можно считать это жалостью, а можно рассматривать с точки зрения любви. Ты заслуживаешь провести Рождество
