Пока мы поднимаемся по большой винтовой лестнице, она сердито пыхтит. Я все время не говорю ни слова, и она тоже.

Я не виню ее отца за такие вопросы. Да, их можно было бы сформулировать по-другому, но, в конце концов, он отец, и я на его месте спросил бы то же самое. Дэвид не тот человек, сравнения с которым мне хотелось бы, но отец Авы не знает обо мне ничего, кроме того, что я встречаюсь с его дочерью.

Я не сомневаюсь, что мы с Авой справимся со всем, что произойдет после драфта, но думает ли она так же?

Я провожу рукой по шее, чтобы вытереть пот, в это же время Ава останавливается в конце коридора.

– Это моя комната. Будь как дома.

Она толкает белую дверь перед нами, и я нерешительно захожу внутрь.

Ее комната – полная противоположность ее спальне в съемной квартире. Здесь чисто, все вещи на своих местах. Стены выкрашены в прохладный бирюзовый (под цвет покрывал), а вся мебель белая. Под окном стоит аккуратный письменный стол, а на противоположной стене две белые двери, которые, должно быть, ведут в гардеробную и ванную комнату.

Я слежу, как Ава пересекает комнату и плюхается на кровать. Со стоном я сажусь рядом с ней на край кровати и медленно растираю ее икру.

– Ты в порядке?

– Обычно он не такой. Прости, – вздыхает Ава, глядя на висящие на стене фотографии и призовые ленты, большинство из которых получены на конкурсах правописания в начальной школе. Мило. – Я не знаю, что на него нашло.

– Не извиняйся. Я в состоянии справиться с гиперопекающим отцом.

Она угукает и после нескольких секунд молчания шепчет:

– Ты когда-нибудь задумывался о том, что с нами будет?

Мои губы приоткрываются, но я ничего не говорю. Меньше всего я хочу, чтобы Ава начала сомневаться – сомневаться в нас.

– Что ты имеешь в виду?

– Большую часть времени тебя не будет, а я просто буду… ну, здесь. Хоккей – единственное, что держит тебя в Ванкувере. Что произойдет, когда тебя здесь больше не будет?

От легкого дрожания ее голоса у меня болит сердце.

– Иди сюда, – прошу я, протягивая руку. Она медленно садится, подползает ко мне и забирается на колени. Утыкается лицом мне в шею и крепко обнимает.

– Ты сошла с ума, если думаешь, что хоккей – единственное, что у меня здесь есть.

Она судорожно вздыхает и кивает, прижимаясь ко мне. Я глажу ее по спине.

– Кроме того, учитывая, как складывается сезон НХЛ, шансы, что меня задрафтуют куда-то очень далеко, невелики. Но я могу пообещать прямо сейчас, что никакое расстояние ничего для меня не изменит. Я это уже знаю.

Ава снова кивает, и внезапно мне так отчаянно хочется, чтобы она поверила всему, что я сказал, что я выпаливаю:

– Будет ли слишком самонадеянно с моей стороны просить тебя поехать со мной домой на Рождество?

У нее перехватывает дыхание, и я уже готов сказать, чтобы она забыла, что я сказал, но Ава целует мою шею и говорит:

– Нет. Будет ли самонадеянно с моей стороны согласиться?

– Черт, нет.

Я накрываю ладонью ее затылок и целую, надеясь, что она хотя бы вполовину так же одержима мной, как я ею. Потому что, если это так, у расстояния нет ни малейшего шанса.

Глава 24

Ава

Последние несколько недель проходят между экзаменами и хоккейными играми, и до Рождества остается всего пара дней.

На улице холодно и сыро. Снег покрывает землю только затем, чтобы растаять и снова замерзнуть, оставляя дороги скользкими от льда. Это абсолютный кошмар. Именно он является причиной неожиданного дополнительного часа, который нам пришлось добавить к дороге из Ванкувера в дом матери Оукли в Пентиктоне.

Тайлер почти не разговаривает всю дорогу, особенно после того, как я отклонила его просьбы вести машину. Я думаю, что его угрюмое настроение больше связано с его нервозностью относительно того, что он вообще едет на этот ужин. Но, по словам Оукли, когда Энн Хаттон приглашает вас на ужин, вы идете. Не задавая вопросов.

Все годы, что я знаю Тайлера, он держал свою личную жизнь в секрете, и признаю, что это меня огорчает. Не нужно разбираться в ядерной физике, чтобы понять, что семья – непривычное для него понятие, хотя он ни разу не говорил о своей семье и не ездил к ним, насколько нам известно.

Энн тоже это уловила, если судить по ее внезапному приглашению на рождественский ужин. Тайлера приглашение, мягко говоря, удивило, но он не мог устоять перед ее умоляющей улыбкой.

Я барабаню пальцами по рулю и смотрю на белую пелену впереди. За последний час ветер усилился и дорогу замело снегом, из-за чего стало еще труднее увидеть, куда мы идем.

– Долго нам еще? – спрашиваю я своего угрюмого второго пилота.

Он смотрит на навигатор в своем телефоне.

– Еще десять минут. На светофоре поверни налево.

Точно. Как будто в этой метели вообще что-нибудь видно.

– В таких условиях я его не увижу, и мы окажемся в кювете.

– Ты можешь остановиться на обочине и пустить меня за руль.

Я фыркаю. Хочется сердито посмотреть на него, но я не рискую отводить взгляд от дороги.

– Нет. Я отличный водитель.

– Я бы предпочел держать ситуацию под контролем, если нас занесет.

– К счастью для тебя, нас не занесет, – отвечаю я. Тайлер раздраженно ворчит, но ничего не говорит. – Ты расстроен чем-то другим, а не этой дурацкой метелью. Хочешь поговорить об этом?

– Хочу ли я? Нет.

– А будешь? Знаешь, это может помочь. Облегчи душу.

Пауза.

– Странно, что я поехал?

Я свожу брови.

– Почему это должно быть странно?

– Я не член их семьи. Мне кажется странным ехать.

– Я тоже не член семьи.

Краем глаза я замечаю, что Тайлер с любопытством смотрит на меня.

– Ты семья Оукли.

– Ох, – выдыхаю я, и в животе внезапно беспорядочно трепещут крылышки. – Наверное.

– Ты – это другое. А я… что? Приглашение из жалости?

Трепет исчезает так же быстро, как и появился. Его место занимает боль. О, Тайлер.

– Нет. Я не думаю, что это была жалость.

Он мрачно смеется:

– Правда? Тогда что?

– Энн очень похожа на мою маму. Ее главное желание, чтобы люди чувствовали себя любимыми. Можно считать это жалостью, а можно рассматривать с точки зрения любви. Ты заслуживаешь провести Рождество