понял: вот именно так сейчас и надо! Яро, бешеным намётом, сминая всё на пути своём. Ударили русские дружины разом; и переяславцы Мономаха, и туровцы и кияне Святополка мчались на половцев лавой, только и ходили мечи и сабли, со свистом опускаясь на вражьих воинов. Это была не Стугна, когда явно недооценили Святополк и его ближние мужи силы половецкой. Сейчас, видя сожжённое Устье, уничтоженные сёла и деревни окрест Переяславля, неслись русы на врага охваченные яростью, остановить которую не смог вначале ни Мономах, пытающийся «правильно» выстроить дружины, ни ханы теперь, видящие, как войско их прогибается всё сильнее и сильнее под русским натиском. Наконец, не выдержав, степняки бросились вспять, врассыпную. То в одном, то в другом месте вспыхивали короткие бешеные схватки. Пленных сегодня почти не брали.

Мономах приказал Ольбегу и Фоме попытаться охватить половецкое войско с обоих крыльев – это было всё, что мог он им подсказать. Сеча сегодня разворачивалась как-то сама собой, без его участия.

Тогорта с искажённым злобой лицом бился до конца. Вместе с сыном окружив себя горсткой нукеров, старый хан не одного руса срубил своей рукой. Только и сверкала в воздухе его кривая, зажатая в боевой рукавице сабля, разя противников одного за другим. Но шестьдесят восемь лет стукнуло хану, от долгой череды схваток стала десница его слабеть. Сбоку, отпихнув в сторону раненого нукера, набросился на него некто в личине, с обнажёнными по локоть дланями, рубанул страшной силы сабельным ударом поперёк лица. Рухнул Тогорта в пыль под копыта коня, а сын его, пытаясь достать убийцу отца, пал тут же сверху на отцово тело. Женщина-поленица с рыжими волосами из дружины Мономаха пронзила его мечом в грудь, а после ловкими богатырскими ударами отсекла головы двоим ханским телохранителям.

Половцы бежали. Некоторые стали сдаваться в полон, бросали оружие, воздевали вверх руки, их вязали ремнями, гнали к обозам, возле которых освобождали несчастных русских полоняников, захваченных степняками в окрестных сёлах и пригородных слободах.

Хана Курю догнали посреди поля Святополковы дружинники.

– Сдавайся, хан! – подъехал к нему Святополк.

Куря отрицательно качнул головой. По знаку князя на него набросились сразу трое. Одного хан срубил, но второй, опытный свей[206] Фарман, косым ударом чекана[207] пробил ему лубяной аварский шелом и проломил череп. Третьим нападавшим был воин в личине, который тотчас отъехал куда-то в сторону, а едва битва окончилась, поспешил в суматохе скрыться посреди безбрежных степных просторов.

Теперь Арсланапа знал, что позор на курултае ему не грозит.

* * *

Победа над ордами Тогорты состоялась в девятнадцатый день июля в лето 6604 от Сотворения мира[208]. Но не довелось русскому воинству порадоваться своему успеху – уже на следующий день в Переяславль на взмыленном скакуне примчался скорый гонец из Киева.

– Боняк пожёг Выдубичи, Красный Двор Всеволодов в пепел обратил! – оповестил бирич. – Степаничью и Германичью деревни такожде огню предал! А опосля ринули поганые на монастырь Печерский. Высекли врата, в кельи бросились, многих мнихов побили, иных в полон увели! Иконы святые копьями кололи! Много золота, потиры церковные, ризы святительские унесли с собою! Едва в самый город стольный не ворвались. Токмо когда весть пришла о Тогортовой гибели, ушли на полдень.

Мономах, как только выслушал грозные вести, предложил Святополку и старшим киевским дружинникам:

– Нечего нам тут стоять! Дружины наши в оружии! Ринем за Боняком на Правобережье!

По тому же Зарубскому броду, который с превеликой осторожностью переходили накануне ночью, бросились комонные ратники вослед уходящему врагу. Много вёрст скакали они, минуя разорённые Боняковыми ордами сёла, в которых не осталось ни единой живой души и ни одного уцелевшего строения. Но дальше Роси Мономах и Святополк идти не решились. За голубой гладью реки простиралась безбрежная Дикая степь, и не было там проторённых шляхов, не было пути, одна высокая иссушённая солнцем трава шумела под порывами горячего ветра да шары перекати-поля катились по равнине.

Чтобы воевать в Половецкой степи, нужно было иметь под рукой гораздо больше сил. Понимал это и Святополк, в ярости кусающий запёкшиеся от белой пыли уста.

Поворотив коней, двухродные братья пустились в обратный путь.

…Тогорту и его сына Святополк велел похоронить возле сожжённого княжеского села Берестово, меж дорогами, одна из которых вела в село, а другая – в Печерский монастырь. Над могилой старого врага Русской земли насыпали высокий курган, видный на многие вёрсты.

Глава 32. Плен Иакова

Стареющий черноризец Иаков, когда ворвались половцы Боняка в Ближние Печеры, в последние мгновения вытолкнул в тёмный земляной переход своего ученика и младшего друга Нестора, но сам спастись не успел. Набросились на него два огромных степняка, связали крепко арканами, выволокли на монастырский двор, грубо толкая, швырнули в запряжённую конями повозку.

– Зачем нам этот старик?! – крикнул один из беков. – Такого никто не купит на невольничьем рынке в Крыму! Отсеките ему голову!

– Может, он из знатного урусского рода. И за него каназ или его люди хорошо заплатят. У него в келье – только пергамент и перо! Посмотри, какие у него руки. Он не копал ими землю, не пас скот! – возразил ему другой половец, молодой, в панцирном кояре[209] и булатном шеломе на голове.

Хорошо знавший язык кипчаков, Иаков уразумел, что был сейчас на волосок от гибели. Впрочем, смерти монах не боялся. Пожил он неплохо – седьмой десяток шёл. Рад был, что Нестору удалось скрыться. Будет кому продолжить его летописные труды. И не просто продолжить. Видел Иаков, что Нестор намного талантливее его и, даст Бог, напишет и ярче, и интересней, и подробней.

После Иаков понял, что молодой половец в кояре и есть сам хан Боняк. По его приказу резко снялась орда с места и, оставляя за собой огни пожарищ, галопом поскакала на полдень. Яростно скрипя, покатилась по степи повозка, на которой трясся связанный Иаков.

Мимо промелькнули строения Халепья, Триполье, град Святополч на Витичевом холме, позади осталась Стугна. Нещадно палило жгучее летнее солнце, ветер бросал в испещрённое морщинами лицо сухие горячие струи, пыль стояла столбом.

Уходя от погони, Боняк то и дело менял направление своего движения.