Шрифт:
Закладка:
– Не смей со мной так! Разве ты забыл, что я дочь герцога Рожера Сицилийского?!
Королева надменно вскинула голову.
– Что-то твой папаша не торопится помогать мне воевать с венецианцами. Вот отошлю тебя обратно на Сицилию.
Коломан говорил, как обычно, спокойно, негромким, но твёрдым голосом. В словах его сквозила лёгкая насмешка.
К изумлению Ольги, на глазах Фелиции вдруг заблестели слёзы.
– Я не заслуживаю такого обращения. – Губы её задрожали, она всхлипнула и едва удержалась от рыданий.
Как странно было Ольге смотреть на эту высокую сильную женщину, унижающуюся перед маленьким щуплым уродцем. Но он был – властью, он был для неё опорой, без него она, в сущности, стала бы никем, лишилась бы всего – богатства, слуг, покоя.
– Чего ты заслуживаешь, мне известно! – отрезал Коломан. – Только, ради Христа, не рыдай тут. Этим ты меня не разжалобишь.
Злобно сплюнув, он неторопливо поковылял к двери.
– Разреши, государыня, покинуть тебя сегодня, – попросила Ольга, едва король вышел.
– Позже. Утешь меня. Я так несчастна! – Фелиция внезапно расплакалась.
– Что ты, светлая государыня?! В чём твоё несчастье? – Ольга невольно усмехнулась. – Несчастье – когда унижают, когда насилуют душу твою, когда бедствуют близкие твои.
– А меня… Меня разве не унижают?… Они все… Против меня… И Коломан… И старая Анастасия… И твой муж… Да и ты… Ненавижу вас! Мой сын… Он так несчастен… Коломан не любит его… Считает плодом греха.
– Успокойся, прошу тебя. Вижу, тяжко тебе. Но не надо так убиваться. Помни: крули, государи ценят в жёнах гордость, достоинство, уменье сокрыть беды свои, упрятать их ото всех.
– О, как ты права, баронесса Ольга! – Пересиливая свою слабость, королева опустилась в высокое кресло. – Ты умная, умнее жён наших баронов. Это потому, что тебе пришлось пережить унижение и позор. – Она громко высморкалась и вытерла нос. – Вот теперь я точно знаю, что ты не из простых. Дочь колона или раба не смогла бы… понять этого. Сейчас ты можешь идти. Я должна побыть одна. А потом я пойду к Коломану. Как наложница на ночь, чтобы купить милость к себе и к сыну.
Ольга поклонилась королеве и быстро выскользнула из покоя. На душе у неё было тягостно, вдруг стало казаться, что воротилось прошлое, что вот сейчас она услышит пение нагайки и гортанный хриплый голос проклятого Арсланапы.
Вечером дома она жаловалась Тальцу:
– Экие мерзкие люди Коломан с Фелицией! Злобные, жестокие! Уж не ведаю, смогу ль кажен день зреть их.
– Что деять, милая. Тако уж вышло, служим им. – Талец тяжело вздохнул. – А на Русь тянет. Вот сижу, думаю, сомненья имею. Может, тамо лучше будет?
– Тяжко там тож, ладо.
Ольга обвила руками шею мужа и ласково приложилась головкой к его плечу. Талец огладил её по шелковистым волосам.
Бередили его душу тоска и сомнение, овладевал страх за будущее, за жену и сына. Он не знал, как поступить, и не у кого было ему испросить совета, не с кем поделиться сокровенным. Вот вроде достиг многого, обрёл славу, положение, создал семью, в конце концов, а никакой радости в душе не было, тревожно стучало сердце, думалось с беспокойством: как жить дальше? что лучше?
Он изо дня в день задавал себе эти животрепещущие вопросы, но ответа пока найти был не в силах.
Глава 29. «Будет судить Курултай»[200]
В очаге посреди продымленной юрты горел огонь. Арсланапа, сидя на кошмах, неторопливо потягивал из чаши кумыс. Тоскливо, гадко было на душе у солтана, время от времени он морщил лоб и злобно кривил перерезанные глубокими шрамами губы.
Прошлой осенью опять он едва унёс ноги, с трудом запутав на днепровских бродах дружинников князя Владимира Мономаха. Хорошо ещё, попалось на пути урусское село, хоть какая-то добыча не ускользнула из рук. Иначе воины, и без того недовольные, могли устроить бунт и, ещё чего доброго, лишили бы его власти.
Всякое бывало и раньше, победы чередовались с поражениями, но в последние годы что-то уж слишком часто преследуют его несчастья и неудачи. Нет, тут нечисто, это злой дух толкает его, Арсланапу, на необдуманные и опасные дела. Вспомнить хотя бы поход с Тогортой под Адрианополь, ненужный и глупый. Сколько кипчаков погибло от голода, вражьих стрел, болезней! Или вылазка в угры! И тот урус, давний недруг, бывший невольник! Как его зовут? Талец – кажется, так. Странное, трудное для памяти имя. И судьба этого уруса тоже странная. Видно, он пользуется покровительством потусторонних сил, раз сумел вырваться из цепей рабства и стать воеводой… А теперь ещё и этот несчастливый поход. Во всём виноват каназ Ольг. Он прислал в станы своих людей и подговорил кипчаков ударить на плохо защищённые крепости Мономаха, взять копьём городки на Суле и на Трубеже. Как всегда, торопливый, скорый на руку, он, Арсланапа, вышел в Русь первым, переправился через Ворсклу, разорил окрестности Лтавы[201]. Откуда мог он знать, что нарвётся на засаду и потеряет половину своих людей и почти весь полон?!
Солтан злобно скрипнул зубами.
Колыхнулась тяжёлая войлочная занавесь, на пороге показался встревоженный нукер в мисюрке и блестящей бадане[202].
– Солтан! Наше становище окружили белые куманы! Это люди Тогорты!
– Тогорты?! – Арсланапа вскочил с кошм, расплёскивая кумыс.
Схватив саблю, он стремглав выскочил из юрты.
Широким полумесяцем стан обступали лихие вершники на низкорослых мохноногих лошадях. Их было много, и солтан сразу понял: не уйти, не отбиться.
Вероятней всего, Тогорта решил выместить на нём злобу за свою неудачу под Адрианополем.
Пришлые всадники разметали в стороны нукеров и прочих воинов Арсланапы. Заметив солтана, от отряда нападавших отделились полтора десятка человек в баданах. Быстрым намётом они подлетели к Арсланапе, который даже не успел вдеть ногу в стремя. В воздухе просвистел аркан. Арсланапа повалился наземь. Его поволокли на аркане по зелёной вешней
