— И чёрт меня дернул собирать все эти машины! Пусть бы сами их искали, как я искал. А теперь вот ни за что ни про что отдавай! А в этом разваленном курятнике (так он окрестил госпиталь № 1818), даже и шофёров-то порядочных нет.

Однако ворчи не ворчи, а приказ есть приказ. Лагунцов сумел сохранить для госпиталя лишь две легковые машины, одну — «опель-капитан», выменянный у начсанупра, числящуюся в трофейных, и вторую, тоже нигде не записанную — DKW, малолитражку, на которой Алёшкин часто ездил сам.

Поздней ночью замполит Павловский разогнал разгулявшуюся молодёжь, а на рассвете колонна госпиталя тронулась в путь. Ехали не спеша, выбирая наиболее сохранившиеся и лучшие дороги, иногда делая значительные крюки.

Лагунцов, который руководил движением, говорил, что лучше 10–15 километров лишних, да по хорошей дороге, чем напрямую, да по разбитым колеям, выбоинам и воронкам от взрывов.

В переезде очень помогла карта государственных дорог Германии 1940 года, Алёшкин хранит её и до сих пор.

Переезд до Сандомира занял больше трёх суток. Приехали около двух часов дня, остановили колонну на базарной площади в центре города. Алёшкин и Захаров в сопровождении двух автоматчиков направились подыскивать помещение.

На подъезде они видели военный городок, состоявший из нескольких казарм. Придя туда, обнаружили, что в нём занята одна казарма автомастерской какой-то воинской части, остальные три казармы находились в таком плачевном состоянии, что приведение их в порядок потребовало бы массу материалов и, по крайней мере, месячный срок.

Начальник мастерской сказал, что недалеко есть городская больница, которая используется не вся. Поехали туда. Действительно, в нескольких деревянных зданиях полубарачного типа размещалась городская больница. Борис переговорил с главным врачом, тот заявил, что один из бараков пустует, и после небольшого ремонта его можно приспособить для работы, там поместятся 40–50 коек. Места для размещения личного состава нет. Конечно, это госпиталю тоже не подходило. Тогда главный врач сообщил, что в Сандомире есть прекрасное здание духовной семинарии, занятий там сейчас нет. Пустует и общежитие, так как слушатели разъехались. Он дал провожатого, и минут через пятнадцать Алёшкин и Захаров входили во двор, обнесённый высоким кирпичным забором. Во дворе, кроме костёла, находились два большие здания: одно — учебное и другое — общежитие. Отпустив провожатого, Борис и Захаров переглянулись и согласно кивнули головами.

Надо сказать, что внутрь двора попасть им удалось не сразу. Минут пять они толклись около крепкой дубовой двери, в окошко которой выглядывал сморщенный сухой старичок, категорически отказывающийся пропустить пришельцев. Только появление перед дверью автоматчиков, один из которых не стерпел и произнёс такую фразу, что, наверно, и стены бы покраснели, старик открыл дверь, а сам, путаясь в длинной сутане, побежал куда-то вглубь двора.

Когда Борис и Захаров очутились во дворе и стали мысленно планировать размещение подразделений госпиталя, откуда-то из-за угла костёла показалась целая делегация. Впереди шёл высокий, представительный, ещё не старый ксендз, за ним два других, потолще и постарше, самым последним семенил старичок, открывший калитку.

Подошедшие поздоровались. Наиболее представительный из них густым, басовитым голосом на ломаном русском языке спросил, что им нужно. Борис ответил ему на польском, что он начальник госпиталя, и что они хотят в зданиях колледжа временно, на два-три месяца, разместить госпиталь. Ксендз вынул из кармана бумагу и молча протянул её Борису. В бумаге по-польски и по-русски было написано, что помещения семинарии-колледжа освобождаются от постоя воинских частей. Эта бумага была подписана каким-то польским полковником.

Алёшкин внимательно прочитал бумагу, а затем сказал:

— Я подчиняюсь маршалу Рокоссовскому. У меня предписание развернуть госпиталь в Сандомире. Ваши здания сейчас пустуют, мы будем в них находиться, очевидно, до октября, потом их освободим. Мы гарантируем, что из зданий ничего не будет похищено, и сами они не будут попорчены. Разрешите нам осмотреть здания, может быть, они нам ещё и не подойдут.

Ксендзу ничего не оставалось сделать, как показать помещения. Он повёл за собой Бориса и Захарова, послав куда-то одного из сопровождавших его монахов.

Здание колледжа вполне подходило для размещения госпиталя и по размерам, и по порядку расположения комнат-классов. Требовалось только вынести парты и заменить их кроватями.

Общежитие, состоявшее из многочисленных комнат — келий с высокими сводчатыми потолками и узкими окнами, было не очень уютным, но всё-таки могло служить жильём для медсестёр, санитаров и дружинниц. Решили, что для врачей и начсостава подыщут жилые помещения в ближайших домах у населения.

Сопровождавший Алёшкина ксендз просил оставить примерно около трети общежития для служителей, проживавших в нём на тот момент. Скрепя сердце Борис согласился. Не очень-то ему хотелось, чтобы на территории госпиталя находились посторонние люди, да к тому же ещё и монахи, но делать было нечего.

Пока шли эти переговоры, а происходили они в келье-кабинете настоятеля, последний нетерпеливо поглядывал на дверь и тянул время. Но, видно, так ничего и не дождавшись, дал своё согласие на въезд госпиталя. Алёшкин вызвал одного из автоматчиков, дал ему поручение съездить на центральную площадь и привезти колонну сюда, к зданию колледжа. Но прежде, чем тот успел выйти, в комнату вошёл, почти вбежал, юркий человечек и, еле переводя дух, обратился к Алёшкину:

— Пан майор, пан бургомистр просит вас к себе на беседу, и до тех пор никаких мер по размещению госпиталя просьба не предпринимать.

Борис про себя чертыхнулся. Он понял, что настоятель его опередил. В городе существовала польская гражданская власть, но Алёшкин надеялся согласовать с ней своё размещение в колледже, так сказать, постфактум — после того, как оно будет произведено. Получилось наоборот.

К этому времени уже было известно, что поляки не очень-то охотно предоставляют общественные учреждения Красной армии, особенно в районах Восточной Польши. Борис предполагал, что бургомистр выделит такое здание, в котором развернуть госпиталь будет если не невозможно, то невероятно трудно, но ничего не оставалось, как ехать к бургомистру. Ссориться с местной властью было и неразумно, да и попросту непозволительно.

Бургомистр заседал в здании ратуши, стоявшей на той же площади, где находилась автоколонна госпиталя. Подъезжая к площади, Борис и Захаров с ужасом увидели, что машины автобата уже разгружены, всё свалено в кучу, а лейтенант-командир роты садится в первую машину, и колонна собирается тронуться в путь. Разъярённый Алёшкин вскочил на подножку машины, в которой был лейтенант, и гневно закричал:

— Кто вам позволил разгрузиться? Как вы смели без моего разрешения?

— Разгрузиться нам позволил капитан Павловский, а смели мы этого требовать потому, что приказ был доставить