— Я вас предупредил.

— А я вам приказываю!

— Слушаюсь, оберштурмбанфюрер! — подтянулся тот.

— Распорядитесь окружить пансион! Надо поговорить с этой фрау…

Им открыла горничная и провела на второй этаж, где Крейцберг бесцеремонно закрыл перед нею дверь в комнату, а Беккенбауэр показал хозяйке документ.

— Гестапо! — коротко сказал он.

В течение своей долгой и многотрудной карьеры ему не раз приходилось говорить это слово, и все в принципе реагировали на него одинаково, но с небольшими нюансами: одни просто бледнели, у других начиналась икота, третьи падали в обморок — мало кто встречал Беккенбауэра радушной улыбкой. Бывало, правда, и стреляли, но бог миловал, только раз пуля задела его: когда еще в чине штурмбанфюрера он возглавлял операцию по устранению подпольной организации в Варшаве. Но этот выстрел принес ему очередное звание и славу храброго человека. Хотя больше он предпочитал не рисковать: для этого есть помоложе и поэнергичнее, а он найдет, где отметиться, чтобы заработать дубовые листья штандартенфюрера.

Фрау Вернер показала посетителям на кресла.

— Прошу садиться, господа! — улыбнулась она, словно и впрямь обрадовалась приходу гестаповцев. — Чем могу служить?

— Скажите, пожалуйста, — начал ей в тон оберштурмбанфюрер, — кто живет на первом этаже во второй от входа комнате справа?

— А почему вас это интересует?

Беккенбауэр кивнул Крейцбергу. Тот подошел к хозяйке и грубо повернул ее вместе со стулом к свету.

— Когда вас спрашивают, нужно отвечать, понятно?

У фрау Вернер лицо пошло пятнами.

— Простите... Конечно… В этой комнате жил господин Мертенс.

— Кто такой Мертенс? — быстро спросил оберштурмбанфюрер.

— Коммерсант из Гааги. Уважаемый человек, директор фирмы. И останавливается у меня не в первый раз.

— Где он сейчас?

— Уехал утром. Сказал, что в Бреслау.

— Та-ак... — злорадно протянул Беккенбауэр. — Давайте теперь по порядку. Он собирался ехать вчера?

— Нет. Заплатил за четыре дня, а пробыл только три.

— Когда же он сообщил, что уезжает?

Фрау Вернер объяснила с достоинством:

— Он пришел только утром. Увидев, что здесь случилось, он позвонил какому-то генералу и отложил встречу с ним. Я сама слышала: предупредил, что вернется из Бреслау через два дня. Вы сможете увидеться с ним через два дня, господа, я держу для него другую комнату…

Беккенбауэр переглянулся с Крейцбергом.

— Давайте сделаем так, фрау Вернер, — сказал он с нажимом. — В этой комнате мы оставим двух наших людей…

— Но реноме моего пансиона!..

Крейцберг медленно поднялся, потом также медленно подошел к фрау Вернер и, взяв ее за подбородок, сжал так, что женщина посинела.

— Ты что, не поняла, старая ведьма? — спросил он, отпустив.

— Да... да... Конечно… — закивала женщина услужливо, — все будет сделано.

— Кто еще у вас живет?

— Господин Зейберт из Кельна с женой и господин Цумзе — художник из Мюнхена.

— Мы предупредим их. Если кто-то будет звонить и интересоваться Мертенсом, скажете: «Только что вышел и скоро вернется».

Фрау Вернер расплылась в угодливой улыбке.

— Я все сделаю, господа.

Садясь в машину, Беккенбауэр сказал гауптштурмфюреру:

— Возможно, еще не поздно, и мы успеем взять его в Гааге.

Крейцберг поднял воротник плаща.

— Что-то мерзну я, — пожаловался он. — Не заболел ли? Кстати, эта фрау говорила, что Мертенс звонил какому-то генералу и отложил встречу…

— Я тоже обратил на это внимание. Может быть деловое свидание, а может...

— Кто ему выдал пропуск в рейх?

— Вот и выясните это, дорогой Ганс… А я все же доложу группенфюреру.

Выслушав доклад, шеф гестапо группенфюрер СС Генрих Мюллер шевельнулся в кресле и протянул руку. Беккенбауэр понял его без слов.

— Вот что было на этой пленке. Фотографии пяти самых важных документов ОКВ, и я предполагаю…

— Интересно что?

Но Беккенбауэр уже понял свой просчет.

— Я хотел сказать, что жду ваших указаний, группенфюрер.

— Сейчас же вылетайте в Гаагу. Не думаю, что Мертенс ждет вас, но следует обложить его гнездо. Займитесь этой фирмой, Беккенбауэр, и если вы выйдете на него…

Мюллер не досказал, но оберштурмбанфюрер знал, что именно тот имел в виду: за задержку агента такого ранга он получит рыцарский крест и чин штандартенфюрера.

— Сегодня вы действовали прекрасно, — старался не переборщить Мюллер, — и я доложу об этом рейхсфюреру. Следует выяснить всех, кто имел доступ к этим документам ОКВ.

Беккенбауэр не стал возражать, хотя был уверен, что дело это безнадежное: план «Барбаросса» был одной из величайших тайн рейха, но все же русские как-то узнали о нем.

— И вот еще что... — группенфюрер прищурил глаз, словно подмигивал Беккенбауэру. — В Брюсселе запеленгована рация, которая работает на Москву. На нее охотятся уже три недели. Выясните, нет ли связи между Мертенсом и брюссельским радистом?

Беккенбауэр едва успел пообедать — машина уже ждала его. Она быстро довезла оберштурмбанфюрера прямо до военного самолета, который тут же поднялся в воздух.

Собственно, Беккенбауэру можно было не спешить: агенты гаагского гестапо, окружившие дом, где размещалась фирма «Гомес», чуть ли не сразу убедились в тщетности своих надежд. Оба телефона фирмы — директора и секретаря — не отвечали, входная дверь была заперта. Беккенбауэр (он прилетел в восемь вечера) приказал вести наблюдение до утра. Но и утром Мертенс с его помощником не появились, поэтому оберштурмбанфюрер решил лично обыскать помещение.

Фирма «Гомес» занимала две просторные светлые комнаты, в кабинет директора вели массивные дубовые двери. Беккенбауэр постучал по ним костяшкой пальца — настоящий дуб, и чтобы взломать их, нужно минут пять, не меньше. За это время можно уничтожить что угодно…

Он сел в кресло директора и смотрел, как срывают в кабинете паркет, простукивают стены. Смотрел и дремал исподволь — вчерашний бурный день сказывался, да и на новом месте, как обычно, спалось плохо. Он заранее знал, что все их усилия напрасны, и понял это сразу, как только вошел сюда: здесь явно не хранили ни рации, ни секретных бумаг, а только официальные документы фирмы «Гомес».

Но и их стоило проанализировать. Конечно, Мертенс не дурак и уже замел все следы, однако случается всякое. Он знал десятки случаев, когда одно только слово из письма становилось неопровержимым доказательством и помогало распутать такие клубки, что все только диву давались.

Надо бы вызвать сюда Крейцберга. Без него не обойтись: Ганс — педант, а тут как