Полицейский чиновник, увидев монету и пленку в ней, сразу же начал куда-то звонить. Положив трубку, он с испугом уставился на лавочника, словно перед ним сидел не пожилой мирный человек, а вооруженный грабитель.

— Так я могу быть свободен? — спросил старик. — Я просто нашел монету среди выручки и принес вам. Вот и все…

— Сидите, господин Вейст, — остановил его инспектор. — Вы поступили правильно, однако нужны некоторые детали, и с вами хотят поговорить.

— Но ведь я ничего не знаю.

— Да, да… Конечно... — в тоне инспектора появились приторно ласковые интонации. — И все же я бы попросил вас остаться...

Где-то через четверть часа в комнату вошли двое в штатском, и полицейский инспектор встал из-за стола. Он показал им монету, и те, склонившись, начали рассматривать ее, потом стали разглядывать через лупу пленку. Вейст застыл в своем углу, слегка обиженный отсутствием внимания к себе.

Наконец один из пришедших, длинный и худой, обернулся и смерил его тяжелым взглядом.

— Ты что ли нашел? — спросил он, хотя и так все было понятно.

— Осмелюсь доложить, я. — Старику вновь стало страшно, но второй в штатском, грузный и лысоватый, отстранив первого, сказал дружелюбно:

— Вы правильно сделали, господин Вейст. Это поступок настоящего патриота.

Старик вскочил, выбросив руку.

— Хайль Гитлер!

— Вы поедете с нами, — хлопнул его по плечу грузный.

— Но моя торговля…

— Никуда она не денется. — Длинный подтолкнул Вейста к двери.

Предчувствия лавочника сбывались — ничего хорошего эта монета ему не несла.

В доме на Принц-Альбрехтштрассе[2] его усадили на стул с удобной спинкой. Первый куда-то исчез, а второй, устроившись напротив, предложил старику сигарету.

Вейст отказался. Он только торгует ими, а сам не курит, он не терпит табачного дыма.

— Бросьте вы! — предостерегающе поднял руку грузный. — Когда-нибудь мы поговорим с вами на эту тему, а пока припомните, от кого получили эти пять марок?

Лавочник задумался. Он обнаружил в кассе четыре монеты, следовательно кандидатов было четверо… А ведь еще он мог дать ими сдачу… Он так и сказал грузному…

— Припомните хотя бы четверых.

Лавочник наморщил лоб. Он помнил точно, что утром к нему заходил офицер, кажется гауптман, и дал две монеты по пять марок.

— Раньше вы его видели? — спросил грузный.

— Нет, он заходил впервые.

— А внешность его можете описать?

— Молодой... Лет тридцати... Среднего роста... — Вейст закрыл глаза. — Ага, — обрадовался он, вспомнив, как офицер переходил улицу перед его витриной. — Слегка прихрамывает.

Гестаповец одобрительно хлопнул старика по колену.

— У вас хорошая память, господин Вейст. Значит это первый, а еще?

Лавочник вновь закрыл глаза: это помогало ему сосредоточиться. Он вспомнил, как с нетерпением стучал монетой о прилавок почтальон Рудке. Он держал ее двумя пальцами своей единственной левой руки. Вейст еще хотел поболтать с ним, но Рудке торопился: сказал, что несет кому-то телеграмму.

— Прекрасно, — одобрил грузный и что-то записал. — Ну а третий?

Старик качнул головой: нет, больше он никого не помнит.

Гестаповец склонился над ним и, все еще приветливо улыбаясь, сильно ударил по щеке.

— А я тебе прочищу мозги, старый дурак!

Вейст откинулся на спинку стула и захлопал глазами. Пощечина действительно освежила его память, и он вспомнил, как перед обедом в лавку заходил монтер Граупель. Как же он мог забыть про него?

Скрючившись на стуле, он жалобно взглянул на грузного.

— Простите, я вспомнил последнего. Это мой давний клиент монтер Граупель.

— Ну, вот видишь, — расплылся в улыбке гестаповец, — так мы с тобой скоро совсем подружимся. А кто еще?..

— Это все! — твердо ответил Вейст.

— Но ведь ты говорил, что давал сдачу серебром.

— Нет, я точно помню, что пятимарковиками я сдачу не давал. Понимаете, у меня два отделения в ящике. Слева — бумажные деньги, справа — металлические. Но оттуда я брал только мелочь, верьте мне, только мелочь…

— Хорошо, — смягчился гестаповец, — подожди в коридоре.

— Но у меня дела…

Однако грузный уже не слушал его. Он махнул рукой, и старика вывели. Распорядившись о розыске и почтальона Рудке, и монтера Граупеля, гестаповец перешел в смежную комнату.

— Ну что? Удалось что-нибудь выбить из него?.. — спросил длинный. — Мне кажется, эта история еще наделает шуму, оберштурмбанфюрер. На пленке из монеты сняты секретные планы ОКВ[3].

Лицо грузного вытянулось, он побагровел.

— Вы понимаете, что говорите, гауптштурмфюрер?

— Конечно! — ответил Крейцберг. — Шпионы в табачной лавке!

— М-да… Полетит не одна голова. Мы должны доложить группенфюреру.

— Но Мюллер захочет знать о принятых мерах.

— Мы делаем все, что нужно, — отрезал Беккенбауэр. — И нас никто не упрекнет.

— Начальство всегда найдет к чему придраться...

О, да! Там, когда будут искать, на ком сорвать злость, церемониться не будут — это Беккенбауэр знал точно. Но все ли он сделал правильно? Кажется, все...

Кто же такие почтальон Рудке и монтер Граупель?

Первым привезли Граупеля. Беккенбауэр с любопытством разглядывал его — щуплого человека лет под шестьдесят, но жилистого, с нестарыми еще глазами.

— Вы покупали днем в лавке господина Вейста сигареты, — сразу перешел к делу Беккенбауэр. — И заплатили за них серебряной монетой в пять марок. Вспомните, где и когда вы получили ее?

Монтер не думал ни секунды:

— Ночью при бомбежке разрушило пансион фрау Вернер. Это на Вальтерштрасе, десять. Точнее не весь пансион, а несколько комнат. Вот в одной из них… — Граупель запнулся: если сказать про кошелек, могут обвинить в краже. — Да, — продолжил он твердо, — в одной из тех комнат я и подобрал ту монету.

Пансион фрау Вернер! Это было уже кое-что, и Беккенбауэр спросил:

— В какой комнате?

— Вторая дверь справа на первом этаже.

Оберштурмбанфюрер махнул рукой, чтобы монтера вывели, и повернулся к гауптштурмфюреру Крейцбергу.

— Что скажете?

— Я бы доложил группенфюреру.

— И он поручит это дело кому-нибудь другому…

— Но первыми, кто добыл информацию, все равно будем мы.

— Нет, — возразил Беккенбауэр, — я не хочу отпускать того, кого уже взял за горло.

Крейцберг