Нина, ощущая, что взгляды всех присутствующих обращены на неё, встала и чуть дрожащим голосом произнесла:

– Благодарю вас, леди Энн-Элизабет, за всё, что вы для меня делали тогда и продолжаете сейчас. Не могу не присоединиться к словам мистера Петерсена. Дай бог вам здоровья и долгого счастья!

Кое-кто уже сбился со счёта, пятый или шестой это был тост, но охотно подняли бокалы. Нина пригубила шампанское стоя и, ещё раз встретившись взглядами с леди Энн-Элизабет, опустилась на место. А Лаура и Хиггинс тем временем переглянулись, и подполковник значительно кивнул.

Ужин, как обычно к третьей перемене блюд, стал заметно раскованнее. Один из гостей, чуть перегнувшись через стол, обратился к Нине:

– Мисс Лаврофф, восхищен вашим мужеством. Юная дама одна оказывается в столь суровых обстоятельствах. Как вам удалось прожить эту зиму? Я слышал, в Крыму так тяжело, даже есть случаи людоедства?

– Как видите, меня никто не съел, – с глазами на мокром месте, но всё же нашла силы улыбнуться Нина.

Кое-кто из гостей засмеялся, оценив шутку. Но многие отвлеклись от богатого стола, как будто стало неловко предаваться чревоугодию, обсуждая тему голода.

А Петерсен пришёл на выручку:

– Господа, не стоит драматизировать ситуацию. Самые тяжёлые дни уже позади, ситуация с продовольствием в Крыму налаживается.

– Кстати, во многом благодаря британской миссии. – Хиггинс счёл момент благоприятным для своей реплики. – Которая доставляет в Крым хлеб для голодающих.

– И взамен имеет возможность узнавать много интересного, – улыбнулся Петерсен, прекрасно знающий служебные обязанности подполковника Хиггинса.

Но тот будто и не заметил колкости, разве что чуть вздёрнулась бровь.

– О, я, например, открыл для себя, что в Крыму есть прекрасные английские замки, прямо на берегу моря. А один из них, самый маленький, построен на отвесной скале над обрывом.

– Он так и называется – Ласточкино гнездо. – Петерсен воспользовался ещё одной возможностью, чтобы продемонстрировать, что в ведомстве товарища наркома Леонида Красина служат достаточно культурные люди. – Но эта постройка скорее декоративная. Самый настоящий английский замок построил граф Михаил Воронцов. Тот самый, жена которого была возлюбленной русского поэта Пушкина.

– Полагаю, что его потомки выброшены вон из родового гнезда? – невинно поинтересовался Хиггинс.

Ответ дался Петерсену с некоторым затруднением:

– В Советской республике приняли решение разместить во дворцах на побережье Чёрного моря санатории для оздоровления детей и трудящихся. И теперь то, что принадлежало одной семье, служит общему благу, здоровью нации.

– Простите, господин Петерсен, – вмешался не совсем уже трезвый сэр Уильям Бенджамин, нисколько не смущаясь тем, что ни один прямой вариант ответа не скажется благотворно на репутации главы представительства советского учреждения. – Но можно ли все-таки узнать, что случилось с законными владельцами этой собственности, с потомками графа Воронцова?

Альгидас Янович соображал быстро и ушёл от прямого ответа:

– Лучше меня на этот вопрос ответит моя жена, Лаура. Она из древнего рода грузинских князей Кахаберидзе и вхожа в круг высшей знати бывшей Российской империи.

Это было существенным преувеличением, однако же никто из присутствующих здесь иностранцев не относился к знатокам персоналий Бархатной Книги.

Тем временем Петерсен закончил свой спич, повернувшись к Лауре:

– …аристократия остаётся аристократией, пусть даже в изгнании.

А Лаура с самой любезной улыбкой пообещала:

– Сэр Уильямс, я постараюсь в скором времени сообщить вам, как сложилась судьба Воронцовых.

Сэр Уильям Бенджамин ответил полупоклоном и поднял бокал, призывая гостей последовать его примеру. А Нина негромко сказала, посмотрев со значением на Лауру:

– Все ценят ваши связи и вашу осведомленность!..

– Если вы намекаете на мои связи с белой эмиграцией, – моментально уловила смысл значения слов Лавровой княжна, – примите мой отчёт. Все письма отправлены в Константинополь некоему Стеценко, которому было адресовано одно из них. Вероятно, он знает всех остальных адресатов.

– Благодарю вас. – Благодарность Нины была совершенно искренней. – Прямо камень с души.

– Вы не сказали мне, – тут же подхватила княжна, – кто посоветовал вам обратиться именно ко мне с этим поручением.

– Один ваш знакомый, Алексей Яновский.

– Яновский? Впервые о таком слышу. Или забыла…

Ужин плавно перешёл в вечер свободного общения. Камерный оркестрик из местных музыкантов изображал нечто спокойное и напоминающее классику, почти что как на подбор – концертные номера, пьесы и ноктюрны из произведений итальянских и французских композиторов. Часть мужчин перебралось в курительную комнату, откуда стал просачиваться не только дым, но и периодические взрывы смеха.

Леди Энн-Элизабет, которая забывала только то, что хотела забыть, подхватила Нину за локоть и начала с нею обход самостоятельных или семейных мужчин, с которыми Лавровой пока что не удавалось переговорить.

Обход занял менее часа; за это время в блокнотике Нины появилось расписание встреч на ближайшие три дня, причём ни об одной из восьми самой Нине не пришлось просить, а только уточнять, в какое время, а изредка – и в каком месте помимо представительства Внешторга удобнее встретиться. А те господа, кто укрылся в курительной, куда, естественно, приличные дамы входить никак не могли, в последующую неделю стали названивать в Представительство и выяснять, когда они смогут встретиться с мисс Лаврофф…

Перемены и подготовка

Концовка 1921 года выдалась интересной. Указ об амнистии мобилизованным солдатам белых армий, оставшимся за границей, позвал на Родину больше ста пятидесяти тысяч человек. Среди них, конечно, оказались и те, кто оставил за собой кровавый след, и те, кто воспользовался чужими документами, – и нам здесь, и нашей агентуре в странах эмиграции, пришлось работать с полной нагрузкой. Но военных преступников и шпионов среди тех, кто воспользовался массовой амнистией, оказалось не слишком много.

А ещё стали возвращаться, добиваясь разрешения в наших консульствах и диппредставительствах, солдаты и офицеры из стран, не упомянутых в Указе. Среди них были и фигуры значительные – например, известный генерал Яков Слащёв.

Но контрразведывательная работа, к которой я не чувствовал настоящего призвания, не отменяла агентурную. Наши «птички» в Константинополе уже наклевали достаточно информации, чтобы организовать повторную поездку.

Но здесь не всё было так просто.

Во-первых, я сам понимал, что оставаться единственным доверенным связником для агентурной сети было опасно. Хотя бы потому, что я не вечен и вполне уязвим, да и непременно после нескольких своих челночных поездок попаду на прицел турецкой охранки или кого похуже. Сейчас уже не было того сумасшедшего цейтнота, что был год-полтора тому назад, когда внедрялась агентура и устанавливалась система связи, – так что пришло время делать всё надежнее. И ещё никак нельзя было забывать, что критическая необходимость поездок в Константинополь привязывала меня к России, к пребыванию в зоне близкой доступности, тем