Герцена в Москву, то это будет огромный шаг навстречу тому, чтобы как можно быстрее приблизить тот день, когда места, подобные Аушвицу, были ликвидированы. От того, насколько ты справишься, Оля, будет зависеть то, сможем ли мы выполнить задание. Помни об этом.

− Я помню, Андрей, помню, − тихо прошептала я, смотря в окно автомобиля, за которым мелькали ночные картины города.

Когда машина подъехала к дому и Андрей парковал ее подальше от ворот, а я медленно бродила около ступеней, то в темноте около хозяйственного помещения я увидела тень быстро удирающего невысокого человека, скорее всего ребенка. Оглядевшись, я направилась было туда, но Андрей окликнул меня, и я бросила эту затею.

− Ты куда направилась? – строго спросил меня мужчина.

− Я кого-то увидела там, за тем помещением, − сказала я, вглядываясь в темноту.

− Кого ты увидела? – напрягся Андрей.

− Не знаю. Кого-то невысокого. Скорее всего ребенка.

− Пойдем в дом, Оля. Не до этого нам сейчас, − сказал мужчина и взяв меня под руку повел в особняк.

Время было уже позднее и в доме царила тишина. Только сонная служанка, открыв нам двери, спросила ничего ли нам не нужно и получив отрицательный ответ с облегчением простилась с нами до завтрашнего утра и вернулась к себе. Мы же с Андреем прошли к себе в комнату и приняв ванную и переодевшись легли в постель.

− Ты видел нашего человека? – тихо спросила я.

− Да, но перекинулся с ним только парой фраз, рядом были другие офицеры. Мы не стали рисковать, − ответил Андрей и, устало пожелав мне спокойной ночи, закрыл глаза.

Я смотрела на него мирно засыпающего и мне не давала покоя мысль о том, как ему, мужчине, тяжело сейчас. Ведь рядом была я, молодая, неопытная, начинающая трястись только от одного нахождения рядом с немцами. Покачав головой, я мысленно выругала себя за то, что не могла сдерживать свой страх. Мой страх был просто эмоцией, вызванной сложившимися обстоятельствами. А вот страх Андрея, да-да, именно страх, поскольку я была уверена, что этот мужчина тоже боялся, но его страх был иным. Боялся он за свою подопечную дочку, за мать, и за меня. А такой страх был намного ужасней простой эмоции, которую испытывала я. Поднявшись на локте я тихонько поцеловала в щеку спящего мужчину и зарывшись в теплое одеяло дала себе обещание, что бы не случилось, я завтра стойко вынесу все, иначе и быть не должно, иное мое поведение только даст повод для еще большей тревоги обо мне у Андрея, чем она уже есть.

Глава 6

Утром следующего дня, когда машина фон Герцена подъезжала к воротам Аушвица с иронично-жестокой надписью: «Труд освобождает», я мысленно молила бога о том, чтобы дал мне силы перенести все увиденное и не выдать себя. Выйдя из машины, я опустила руку в карман и сжала крестик, словно эта маленькая вещица могла помочь мне не впасть в крайность. Окинув взглядом тяжелые кованные ворота этого ада на земле, я взяла под руку Андрея и двинулась с ним в самое логово человеческой жестокости.

Аушвиц встретил нас шуршащим под ногами гравием, невысокими понурыми домами из красного кирпича, устрашающей колючей проволокой, натянутой в два ряда, злым лаем собак и людьми. Людьми, изнуренными бесконечным голодом, антисанитарией и безнадежностью. Людьми, изнуренными вопросами, которые отражались в их потухших глазах. Хотя нет, у многих уже не было никаких вопросов во взоре, обращенном на нас. У таких людей отражалась во взгляде только пустота, подавляющая, беспощадная пустота, которая знаменовала собой победу над душой, над личность, над человечностью. Поскольку находиться в таком пропитанном страданиями и жестокостью месте и сохранить хоть какие-то крохи себя было просто невозможно. Но была еще одна категория людей, находящихся на этом клочке земли. Это были люди с алчным блеском в глазах. Алчным до всего: до чужой боли и страданий, до материальных ценностей, до непонятному никому вожделению, которое дарило это проклятое место. Проходя мимо блока с номером десять, я услышала оттуда наполненный зверской болью женский крик и впилась пальцами в руку Андрея, пытаясь совладать с собой. Далее мы прошли мимо небольшой группки мальчишек в полосатой одежде, которые складывали привезенные кирпичи около стены. Один из мальчишек кинул злой взгляд в нашу сторону, за что был удостоен сильным ударом палкой по спине, от чего пошатнулся и упал на колени.

− Я не могу, − прошептала я Андрею.

− Оля, ради нашего народа, выдержи! – так же тихо ответил мне мужчина.

В этот момент на одной из башен послышался выстрел и пьяный мужской смех. Посмотрев в направление выстрела, я увидела, что на небольшом просторном участке, огороженном проволокой, люди упали на землю, закрыв голову руками, а возле одного из них рыдая сидит парнишка лет двенадцати. Затем послышался еще один выстрел и такой же дикий, сумасшедший смех.

− Господин фон Герцен, − нечеловеческими усилиями сохраняя самообладание позвала я офицера. – Что там происходит?

Немец недовольно поморщился и подойдя ко мне ответил:

− Это начальник охраны так развлекается. Когда он выпьет, то порой не может контролировать себя и стреляет по заключенным.

− То есть вы хотите сказать, что офицер немецкой армии на службе сейчас находится в непотребном виде и порочит честь своего мундира? – строго оборвал речь фон Герцена Андрей, гневно сверкнув на него глазами.

− Господин Штольц,− начал было говорить фон Герцен, но Андрей движением руки заставил его замолчать. − Уберите его с глаз долой с той башни, немедленно. Пусть проспится и приведет себя в порядок! – отчеканил Андрей, и чтобы не возникло вопросов добавил, − а то так по нам еще откроет стрельбу. Вдруг ему в пьяном угаре померещится, что и мы в полосатой одежде. И проконтролируйте, чтобы впредь он выходил на службу так, как подобает офицеру его ранга. Иначе мне придется делать доклад по поводу того, что ваши подчиненные позволяют себе напиваться до поросячьего визга, а вам до этого дела нет! Вам все ясно?

Фон Герцен недовольно кивнул головой и отдал приказ убрать с башни пьяного стрелка.

Следующие несколько метров нашего пути проходили мимо ещё одного кошмара. Дети, маленькие дети лет семи фасовали по мешкам волосы! Человеческие волосы! Ребятишки с потухшим взглядом брали сие свидетельство кощунственного уничтожения народа