Для отождествления собственного интереса с интересом другого Правило поочередно применяет метод предостережения: «Не поступай так, как ты не хочешь, чтобы поступали с тобой» — и побуждения: «Поступай так, как ты хотел бы, чтобы поступали с тобой». Соотносясь с психологией, одни версии Правила полагаются, как минимум, на разумный эгоизм, тогда как другие обращаются к максимуму — альтруистическому сочувствию. Следует добавить, что формулировка: «Не делай другим того, что, если было бы сделано тебе, причинило бы тебе боль» — рассчитана на уровень маленького ребенка, который перестает щипаться, если получает ответные щипки. Более зрелое понимание содержится в высказывании: «Истинно верует тот, кто возлюбил брата своего как самого себя».

Однако никакие версии Правила не обязывают нас столь безусловно как версия Упанишад: «Тот, кто видит все существующее в себе самом и себя самого во всем существующем» — и христианское правило: «Возлюби ближнего своего как самого себя». Именно они предлагают нам истинную любовь и истинное знание самих себя. Фрейд, конечно, искусно разнес в пух и прах эту христианскую максиму как совершенно иллюзорную, тем самым с иронией отказавшись от того просветления, которое действительно несет максима — и которого, как я надеюсь показать, мог действительно достичь его метод.

Я не стану (ибо это было бы мне не по силам) прослеживать все версии Правила в разных мировых религиях. Без сомнения, переведенные на английский, все они в чем-то уподобились версиям Библии. Все же лежащая в их основе формула кажется универсальной, и она вновь и вновь проглядывает в огромном числе наиболее чтимых изречений, принадлежащих нашей цивилизации, от молитвы Св. Франциска до кантовского морального императива и простого политического кредо Линкольна: «Подобно тому, как я не могу быть рабом, я не могу быть хозяином».

Варианты Правила, разумеется, служили материалом много численных дискуссий по вопросам этики, оценивавших здравость логики каждого из них и измерявших степень заложенного в них потенциала нравственного благородства. Область моих исследований — клиническое изучение жизненного цикла человека, — предполагает, что я воздержусь от обсуждения как его логических достоинств, так и его духовной ценности, а вместо этого отмечу различия между моральной и этической восприимчивостью в соответствии с этапами развития совести человека.

Словарь, который в первую очередь призван избавить нас от двусмысленности, только запутывает: нравственность и этика определены и как синонимы, и как антонимы друг друга. Другими словами, это одно и то же — с небольшой разницей, которую я и намерен подчеркнуть. Ведь ясно, что тот, кто знает, что именно является законным, а что — нет, что — морально, а что — аморально, отнюдь не обязательно знает, что является этичным. Высокоморальные люди могут поступать неэтично, тогда как совершение этичным человеком безнравственных поступков неизбежно становится причиной трагедии.

Я бы предложил считать, что нравственные правила поведения основываются на страхе, что потенциальные угрозы осуществятся. Это могут быть внешние угрозы покинутости, наказания и публичного разоблачения или угрожающее внутреннее чувство вины, стыда или изоляции. В любом случае обоснование подчинения правилу не слишком ясно; с этой угрозой стоит считаться. Этические правила, по моему мнению, напротив, основаны на идеалах, к которым стремятся сознательно, с готовностью принимая какую-либо формулу блага, определение совершенства и некую перспективу самореализации. Возможно, такая дифференциация не согласуется с существующими определениями, но она подтверждается наблюдением за человеческим развитием.

* * *

Итак, вот мое первое утверждение: нравственное и этическое чувства различаются своей психологической динамикой, так как нравственное чувство развивается на более раннем, более незрелом уровне. Это не значит, что нравственного чувства можно, так сказать, «избежать». Наоборот, все то, что наслаивается в сознании взрослого, прежде постепенно развивалось в растущем ребенке, и все главные шаги к осознанию того, что считать хорошим поведением в данном культурном универсуме, так или иначе, соотносятся с различными периодами созревания личности. Но все они необходимы друг другу.

Реакция на нравоучительную интонацию развивается рано, и многие взрослые пугаются, когда ненамеренно доводят детей до слез только потому, что в их голосе прозвучало гораздо большее осуждение, чем то, которое они хотели выразить. Все же маленький ребенок, столь стесненный напряженностью этого момента, должен каким-то образом понять границы, отмеченные словом «нельзя». Что ж, у культур есть некоторая относительная свобода в том, каким образом подчеркнуть добродетель того, кто не грешит, или порочность совершающего проступки. Но неизбежен вывод, что детей можно заставить почувствовать зло и что взрослые продолжают видеть зло в ком-нибудь другом и в своих детях долгое время спустя после приговора здравого суждения. Марк Твен однажды определил человека как «животное, которое краснеет от стыда».

Психоаналитические наблюдения впервые установили психологическую основу того, что уже было известно восточным мыслителям, а именно, что радикальное деление на добро и зло может быть признаком душевной болезни. Они проследили нравственные колебания и эксцессы взрослого в обратном направлении, до периода детства, когда чувства вины и стыда только пробуждаются и ими легко злоупотребить. Наукой это явление было названо «Сверх-Я», которое перекрывает «Я», на всю жизнь, сохраняя в человеке детскую подчиненность ограничивающей воле старших. Голос «Сверх-Я» отнюдь не всегда жесток и насмешлив, но он легко становится таким всякий раз, когда нарушается ненадежное равновесие, называемое «чистой совестью»; тогда этот внутренний надзиратель обнажает свое тайное оружие: жгучий стыд и угрызения совести.

Нам, как изучающим последовательное развитие индивидуальных неврозов и коллективных отклонений, следует спросить себя, имеют ли чрезмерные чувства вины и стыда своей причиной давление родительских и общественных методов воспитания, угрозу лишиться расположения, телесное наказание, публичный позор или все это лишь усиливает их. А возможно, они уже превратились в установку на самоотчуждение, ставшую частью, и в некоторой степени необходимой частью, эволюционного наследия человека?

Для всех нас очевидно, что склонность человека к нравственным поступкам не развивается без наличия некоторого постоянного сомнения в себе и некоторого поистине ужасного — даже если он большей частью подавлен — гнева на все, что подкрепляет такое сомнение. Таким образом, «низшее» в человеке склонно проявляться под маской «высшего». Иррациональные и дорациональные сочетания добродетели, сомнения и гнева вновь возникают во взрослом в тех злокачественных формах ханжества и предрассудков, которые можно назвать страстью к морализированию. Во имя высоких нравственных принципов могут быть допущены осмеяние, пытка и массовое уничтожение. Несомненно, следует заключить, что Золотое правило предназначалось для защиты человека не только от открытого нападения его врагов, но также и от