его условия, но только если сам он пообещает покинуть страну навсегда. Но он остался, чтобы доказать, что лишь праведник может «защитить благо рабочих, в то же время обеспечивая благо работодателей» — двум борющимся сторонам, представленным сестрой и братом, Анасуябехн и Амбалал Сарабхаи. Под Акацией Ганди провозгласил принцип, который в чем-то перекликается с отредактированным нами Правилом: «Справедлив лишь тот образ действий, который не наносит вреда ни одной из конфликтующих сторон». Под «вредом» он подразумевает — и его каждодневные заявления не оставляют никаких сомнений на этот счет — неразделимое сочетание экономического ущерба, социального унижения, потери самоуважения и скрытой мести.

Ни одна сторона не смогла легко принять этот принцип. Когда же рабочие уже были готовы сдаться, Ганди неожиданно объявил голодовку. Некоторые из его друзей, как он и предполагал, сочли это «глупым, недостойным мужчины или того хуже», а некоторые тяжело переживали. Но Ганди сказал рабочим: «Я хочу показать вам, что не заигрываю с вами». Он был, как мы бы сказали, исполнен решимости, и это, как и последующие события, немедленно возвысило проблему совести одного человека до вопроса национального значения. В своих ежедневных обращениях Ганди всячески подчеркивает те изначальные духовные основы, без которых предмет спора не может быть «добродетельным», а именно — волю, соединенную со справедливостью, цель — с дисциплиной, уважение к любому труду и правдивость. Но он также знал (и говорил об этом), что у этих толп неграмотных мужчин и женщин, недавно прибывших из деревни, но уже подвергшихся пролетаризации, нет достаточной нравственной основы или социальной солидарности, чтобы оставаться верными принципам, не имея сильного руководителя.

«Вы еще должны научиться, как и когда следует давать клятву», — говорил он им, то есть, клятва и бесповоротная решимость пока еще были привилегией и обязанностью руководителя. В конце концов, этот конфликт был улажен не без некоторых уступок со стороны Ганди, чтобы сохранить престиж каждого из участников конфликта, но с действительным принятием решения, изначально предложенного Ганди.

Я не призываю понять весь комплекс побуждений и причудливый ход мыслей Ганди, в чем-то противоречащих западной строгости в принципиальных вопросах и, полагаю, в чем-то странных и для индийских наблюдателей. Я могу также усмотреть в действиях Ганди отеческую заботу, которая, возможно, сейчас уже «устарела». Но его величественная простота и безоглядное участие в этом «эксперименте» заставили и рабочих, и хозяев почитать его. И сам он с забавным благоговением говорил: «Прежде мне не доводилось вступать в такую схватку», ибо обе стороны бесспорно обрели зрелость, подняв трудовые отношения в Ахмедабаде на новый и надежный уровень. Позвольте мне привести лишь тот факт, что в 1950 г. число членов Ахмедабадской трудовой организации текстильщиков составляло одну двадцатую от общего числа членов профсоюзов Индии, но именно на нее приходилось 80 проц. общих расходов на благотворительность.

Таким образом, это исключительное историческое событие выявляет нечто существенное в духовной основе человека вообще, в традиционной индийской духовной основе и вместе с тем в силе личного преображения самого Ганди. Как мне кажется, чудо ахмедабадского эксперимента имело не только настоящий успех и обрело крепость во время дней разгула насилия, которое после великого раздела разрушило так много мостов солидарности, но, помимо всего прочего, породило дух, который направлен за пределы этого события.

* * *

Напоследок я скажу несколько слов о том, что является и еще долго будет являться зловещим пределом мира, в котором мы все учимся и работаем, — о международной ситуации. Тут мы не можем позволить себе долгое время жить, разделяя личную, профессиональную и политическую этику, — разделение, подвергающее опасности ту самую жизнь, которую наши профессии обязаны сохранять в целости, — и, тем самым, разрубая саму ткань нашего личного бытия. Только в наше время и именно в нашем поколении мы с жестокой внезапностью приблизились к осознанию того, что было самоочевидно уже давно, а именно — к тому, что во всей предыдущей истории Правило в любом виде спокойно сосуществовало с войной. Вооруженный до зубов воин, настроенный обойтись с другим так, как, по его мнению, другой готов обойтись с ним, не замечал этического противоречия между Правилом и своей воинской идеологией. В сущности, он не отказывал своему противнику в уважении, которое, в свою очередь, надеялся получить в ответ. Это непрочное сосуществование этики и войны, видимо, изживает себя в наше время. Даже воинственно настроенный ум, возможно, немало испугается за свою историческую идентичность, когда неограниченное кровопролитие придет на смену обдуманным военным действиям. Каков же истинный смысл Золотого правила ядерного века, как кажется, говорящего даже «сражающемуся человеку»: «Не задевай других, пока ты не уверен, что сможешь так же наверняка уничтожить их, как они могут уничтожить тебя»?

Можно, однако, теряться в догадках, что поможет выйти из тупика, в котором оказались нравственные правила международных отношений, — отважный протест, острое разоблачение или пророческое предупреждение — предупреждение о катастрофе столь глобальной, что большинство людей не заметят ее, как не замечают свою смерть и научились не замечать приевшиеся предсказания ада. Очевидно, что лишь ориентация на этические законы, направленность к энергичному сотрудничеству могут избавить нас от необходимости заботиться о своей защите с помощью оружия. Мы живем в то время, когда (при том, что стало возможным уничтожение всего человечества) мы можем впервые задуматься о всечеловеческой идентичности, о действительно универсальной этике, подобной той, которую подготовили мировые религии, гуманизм и некоторые философы. Однако этику нельзя создать искусственно. Она может возникнуть лишь из основанного на знании и вдохновении поиска всеобщей человеческой идентичности, которая, ввиду новых технологий и нового образа мира, становится не только возможной, но и обязательной. И опять-таки, все, что я могу здесь вам предложить, является вариацией нашей основной темы.

Все, что было сказано об отношениях родителя и ребенка, мужчины и женщины, приложимо к взаимоотношениям наций друг с другом. Сегодня нации характеризуются разными стадиями своего политического, технологического и экономического преобразования. При этих условиях, сверхразвитым нациям совсем легко поверить, что нации должны применять по отношению друг к другу благородный образовательный или врачебный подход.

Тем не менее, суть того, что я собираюсь сказать, не в том, чтобы подчеркнуть неравенство, а в том, чтобы относиться с уважением к уникальности различий исторического развития. Таким образом, настолько, насколько нация осознает себя как коллективную личность, она, возможно, научится видеть свою задачу в сохранении взаимной зависимости в международных отношениях.

Дополнение к третьей части. Женственность и внутреннее пространство[36]

Существует множество экономических и практических оснований для более глубокого изучения положения женщины