Шрифт:
Закладка:
Я не собираюсь здесь пускаться в подробное описание связей и противоречий между двумя полами в прежде принятых понятиях войны и мира между ними. Это тема отдельного исторического исследования, которое еще предстоит написать и, более того, обнаружить сначала сам предмет. Но ясно, что опасность сотворенного мужчинами яда, невидимо, по капле, проникающего из внешнего пространства в само существо младенцев в утробах женщин, неожиданно привело одно из главных занятий мужчин, а именно, «решимость» постоянно вступать в конфликт посредством периодических, с каждым разом все более крупных и разрушительных войн, к его естественным пределам.
Доминанта мужской идентичности базируется на основе того, «что действует» и что мужчина может сделать, неважно, способствует это созиданию или разрушению. По этой причине явная необходимость пожертвовать некоторыми возможными достижениями технологического прогресса и политической гегемонии ради простого сохранения человечества отнюдь не является попыткой усугубить мужское чувство идентичности. Возможно, если женщины смогут обрести решимость публично выразить то, что они всегда стояли и стоят за частное в эволюции и истории (реализм в ведении домашнего хозяйства, ответственность за воспитание детей, умение сохранять мир и призвание к целительству), они смогут должным образом присоединить к этому и силу этического сдерживания политики в самом широком смысле этого слова, силу поистине вненациональную.
На это, я думаю, многие мужчины и женщины надеются открыто и, еще больше, тайно. Но их надежда наталкивается на доминирующие тенденции нашей технологической цивилизации, а также, в равной степени, на глубокое внутреннее противодействие. Мужчина, создавший сам себя, «даруя» женщине возможность относительной эмансипации, способен, в качестве модели, на которую следует равняться, руководствоваться исключительно своим собственным образом человека, сотворившего себя, и максимум свободы, которую, с этой точки зрения, может получить женщина, заключается, кажется в том, чтобы стремиться к некоторому успеху в карьере, к стандартизированному потреблению и к энергичной деятельности по созданию и поддержанию домашнего хозяйства, состоящего из одной-единственной семьи.
Таким образом, женщина различными способами обретает свое место в рамках типологий и космологии, на культивирование и обожествление которых имеют право исключительно одни мужчины. Другими словами, даже тогда, когда равноправие почти достигается, оно отнюдь, не ведет к равенству, и равные права нисколько не способствуют обеспечению равной представленности, в смысле того, как глубочайшие устремления женщин находят выражение в их общественном влиянии или в их действительной роли в политическом действе.
Перед лицом гигантской односторонности, грозящей превратить человека в раба своей триумфальной технологии, нынешние споры, которые ведут как женщины, так и мужчины, споры о том, может ли женщина, а если может, то как, стать «в полном смысле человеком», на самом деле предстают какой-то космической пародией и являются чем-то вроде ностальгии по прошлым богам, на которых нельзя не взирать без чувства юмора. Сам вопрос о том, что женщине надлежит стать «в полном смысле человеком», и о том, что кто-то обладает правом даровать ей это качество, убедительно демонстрирует, что дискуссия о мужских и женских элементах, заложенных в потенциале человеческой природы, должна основываться на более фундаментальных принципах.
Однако, приближаясь к ним, невозможно не принимать в расчет определенные эмоциональные реакции или противодействия, скрытые за фасадом описанных споров. Мы все наблюдали тот факт, что кажется почти невозможным обсуждать вопрос о женской природе или женском воспитании без того, чтобы не встать «за» или «против» лозунгов все той же эмансипации. Моралистический пыл обладает способностью переживать изменившиеся условия, а феминистская подозрительность недоброжелательно относится к любой мужской попытке помочь определить, в чем состоит уникальность женственности, так что, подчеркивая уникальность женщины, мужчина сразу попадает под подозрение, что на самом деле его слова намекают на врожденное неравенство женщин.
Тем не менее, кажется, многим женщинам удивительно сложно высказать ясно свои наиболее глубокие ощущения и найти правильные слова для того, что является для них наиболее важным и актуальным, не говоря об этом чересчур много или слишком мало, не прибегая к вызову или к апологии. Некоторые женщины, внимательно наблюдающие за действительностью и думающие живо и глубоко, похоже, не обладают достаточным мужеством ума, потому что стыдятся некоего предела конфронтации, в котором обнаружится, что они лишены «реального» ума. Даже успешное соревнование мужчин и женщин в академической сфере во многом не способно исправить сложившуюся ситуацию. Женщины все еще склонны быстро ретироваться на «свое место» всякий раз, когда чувствуют себя неуместно.
Большой проблемой также представляются отношения лидеров женского движения друг с другом и со своими последовательницами. Насколько я могу судить, женщины-«лидеры» вообще очень часто склонны руководить или оказывая сильное давление, или слишком моралистично, или жестко (словно они заранее соглашаются с тем положением, что только яркие и жесткие женщины могут считаться думающими), вместо того, чтобы постараться узнать, что хочет сказать и что собирается отстаивать масса женщин, лишенных возможности что-то решать, и дать им шанс высказаться, и, таким образом, понять, с помощью чего они в самом деле могут обрести стремление добиться равного с мужчинами участия в мировых делах.
С другой стороны, нерешительность одних мужчин найти ответственный отклик на новый «феминистский» бум и чрезмерно возбужденная реакция на него других требуют объяснения на многих уровнях. Несомненно, мужчинам присуще благородное стремление во что бы то ни стало сохранить сексуальную полярность, жизненную напряженность и сущностное различие между полами, которые, как они опасаются, могут быть утрачены при чрезмерных похожести, равноправии и равенстве или, по крайней мере, при чрезмерных разговорах на эту тему.
Кроме того, защитному механизму мужчин (здесь мы не должны забывать и о самых образованных из них) свойственна многогранность. Когда мужчины испытывают страсть, они стремятся пробудить в ответ именно страсть, а не симпатию и сопереживание. Когда же они не испытывают страсти, то им бывает сложно пробудить и чувство взаимной симпатии, особенно там, где это чувство предполагает необходимость видеть другого в самом себе и самого себя в другом и где, таким образом, страх перед размытостью очертаний друг друга грозит уничтожить как радость от ощущения инаковости, так и симпатию к чему-то близкому. Это наводит на мысль, что там, где доминирующие идентичности зависят от своих доминант, этим доминантам трудно обрести реальное равенство.
И, наконец, там, где кто-либо испытывает чувство опасности,
