Здесь я опускаю свои замечания о чертах, характерных для атипичных сцен как у мальчиков, так и у девочек. Типичным же является следующее: сцена девочки — это внутреннее помещение дома, представленное или определенным образом расставленной мебелью, без окружающих ее стен, или простой оградой из конструктора. В сцене девочки люди и животные находятся главным образом внутри этого внутреннего пространства или ограды и преимущественно в статических (сидя или стоя) позах.

Ограды девочек состоят из низких стен, то есть, высотой всего лишь в один блок конструктора, но зато с тщательно отделанным входом. Эти внутренние помещения домов, со стенами и без, по большей части, выглядят удивительно мирно. Часто маленькая девочка в сцене играла на пианино. В ряде случаев, однако, во внутреннее помещение вторгались дикие животные или люди, представляющие опасность. Однако эта идея вторжения не вела к возведению защитных стен или запиранию дверей. Скорее, наоборот, большинство вторжений несут на себе элемент юмора и радостного возбуждения.

Сцены мальчиков — это или дома с мощными стенами, или фасады с выступами, конусообразной или цилиндрической формы, изображающими архитектурные украшения или пушки. Много высоких башен, и преобладают сцены, изображающие внешнее пространство. В конструкциях мальчиков большинство людей и животных располагаются вне ограды или здания, в них много самодвижущихся объектов и животных, которые к тому же движутся по улицам и перекресткам. Встречаются тщательно продуманные автомобильные столкновения, но есть также и транспортные развязки, а, кроме того, машины, арестованные полицией. Хотя в конфигурациях мальчиков преобладают высокие постройки, в них присутствует большая доля игры с опасностью катастрофы или разрушения; что касается руин, то они встречались только в конструкциях мальчиков.

Таким образом, мужские и женские пространства определялись, соответственно, высокими постройками, их разрушением, сильным движением, его регулированием или арестом транспортных средств и статическими внутренними пространствами, открытыми или слегка прикрытыми, отличающимися мирным характером или вторжением извне. Кому-то может показаться странным, а кому-то — само собой разумеющимся, что эти половые различия в организации игровых сцен, кажется, имеют некоторую параллель с морфологией генитальной дифференциации: в случае с мужчиной, внешний орган, способный к эрекции и проникновению внутрь, служащий для организации тока подвижной спермы; в случае с женщиной, внутренние органы, через проход ведущие к статичной ожидающей яйцеклетке. Возникает вопрос: что в этом действительно удивительного, что здесь слишком очевидно и, в любом случае, что все это сообщает нам о двух полах?

С тех пор как я полтора десятилетия назад впервые представил эти данные на суд исследователей, работающих в разных областях, стандартные интерпретации описанных фактов не изменились ни на йоту. Существует, конечно, и ироничная реакция: мол, нет ничего удивительного, что психоаналитик стремится прочесть в данных такого рода дурные старые символы. И в самом деле, более чем полстолетия назад Фрейд заметил, что «дом — это единственный регулярно встречающийся в снах символ человеческого тела». Однако, существует определенная методологическая разница между появлением символа в снах и конфигурацией, созданной в реальном пространстве. Тем не менее, чисто психоаналитическое или соматическое объяснение полагает, что представленные сцены отражают сосредоточенность подростка на собственных половых органах.

Чисто «социальная» интерпретация, с другой стороны, отрицает необходимость видеть нечто символическое или соматическое в данных конфигурациях. Само собой разумеется, мальчикам нравятся внешне пространства, а девочкам — внутренние помещения, или, по крайней мере, они видят свои социально значимые роли в связи с внутренними помещениями дома или в связи с внешними просторами, где есть место для приключений, с тихой женской любовью к семье и детям или с высокими мужскими устремлениями.

Можно постараться согласовать обе интерпретации — до какого-то момента. Действительно, поскольку социальная роль ассоциируется с физическим строением, то она так и будет выражаться в игровой или творческой деятельности. И, несомненно, в условиях чрезмерной напряженности или сосредоточенности на какой-либо части тела, эта часть может сознательно изображаться в каких-либо игровых построениях: на этом основана игровая терапия. Защитники анатомической или социальной интерпретации по-своему в равной степени правы, особенно если они настаивают на том, что никаким возможным объяснением брезговать нельзя. Однако это не дает ни той, ни другой стороне исключительного права трактовок.

Чистая интерпретация в понятиях социальных ролей оставляет многие вопросы без ответа. Если мальчики размышляют главным образом о своих настоящих или будущих ролях, то почему, например, их любимой игрушкой является полицейский и почему так часто встречается сцена, где он останавливает движение транспорта? Если мужественная активность во внешнем пространстве является детерминантой в сценах мальчиков, то почему нет ни одной сцены, где были бы представлены спортивные состязания? (Спортивные соревнования изобразила лишь одна бойкая девочка.)

Почему любовь девочек к домашней жизни не выразилась в высоких стенах и запертых дверях, служащих гарантами интимности и безопасности? И в самом ли деле игра на пианино в окружении своей семьи представляет то, чем эти девочки (некоторые из них являются страстными наездницами и все, в будущем, хотят водить автомобиль) собираются преимущественно заниматься или, по крайней мере, думают, что могут рассчитывать на это? Таким образом, чувство опасности мальчиков во внешнем пространстве и любезность девочек во внутреннем пространстве в ответ на просьбу представить какую-нибудь яркую киносцену, намекающие на какие-то динамические состояния и острые конфликты, не объясняются теорией, построенной на основе простого соединения культурных и ментальных ролей.

Мне бы хотелось предложить более целостную интерпретацию, согласно которой между полами существует глубокое различие в опыте восприятия строения человеческого тела. Акцент здесь делается на предрасположенности и склонности, а не на исключительной способности, ибо оба пола (при всех других различиях в созревании и сознании) охотно учатся подражать пространственной модели друг друга. Далее, положение, что каждый пол погружен в ту или иную пространственную систему, не является для нашей концепции определяющим, скорее, оно предполагает, что в контекстах, не являющихся подражательными или состязательными, эти модели «подходят более естественно» к естественным основаниям, с необходимостью выражающим наш интерес.

Наблюдаемый в детстве пространственный феномен затем находит воплощение в двух принципах организации пространства, соответствующих мужскому и женскому принципам строения тела. Они могут приобретать особую важность в препубертатный период, впрочем, так же, как и на других стадиях развития, однако, они остаются важными в течение всей жизни для точного представления половых ролей в пространственно-временных координатах культуры. Подобную интерпретацию нельзя, конечно, «доказать» на основании одного единственного, описанного выше, наблюдения. Вопрос состоит в том, соответствует ли оно наблюдениям пространственного поведения в другой среде и на других этапах жизни, сможет ли оно стать подлинной частью теории развития, и, наконец, объединяет ли оно