Шрифт:
Закладка:
Я кивнул и недовольно проворчал:
– Вот поэтому промышленники и не горели желанием связываться с лагерями.
– А сейчас?
Я пожал плечами.
– Сейчас у них нет выбора, раньше у них была другая дармовщинка – иностранные рабочие, но этот источник приказал долго жить. Теперь им ничего не остается, кроме как пойти на контакт с Гиммлером. Управление регулярно получает заявки на рабсилу. Сейчас с нами сотрудничают около тридцати компаний. Конечно, окончательное решение остается за Полем, но, как правило, с нашей стороны отказов не бывает. Все проблемы начинаются, когда в дело вступает лагерь. Увидев, кого им прислали, руководство фабрики тут же забрасывает нас жалобами. Впрочем, как я выяснил у Хёсса, лагерь тоже получает свою порцию недовольства от промышленников. Но у него свой сложившийся взгляд на решение этой проблемы: нет заключенных – нет недовольных дельцов. Другие аспекты его не волнуют.
– Кажется, я догадываюсь об истинной цели вашей инспекции, – негромко проговорил доктор Линдт.
Я промолчал. Габриэль не стал настаивать на моем ответе. Вместо этого он заинтересованно спросил:
– Если не секрет, о каких суммах речь? Сколько мы получаем за них от промышленников?
Конечно же, я знал все цифры, в чем не спешил признаваться Хёссу во время нашей беседы, желая, чтобы он сам высказал мне все мысли по этому поводу. Скрывать же это от доктора Линдта я не видел смысла.
– Здесь четыре марки в день за квалифицированного специалиста и три за неквалифицированного. В Германии ставки выше: шесть за квалифицированного и, соответственно, четыре за бездарей. Женщин никто не делит, платят как за неквалифицированных, что уже хорошо. С восточного сектора наша казна имеет около четырех миллионов рейхсмарок в год, в прошлом году было всего два миллиона.
Габриэль расхохотался. Я с недовольным удивлением посмотрел на него, он пояснил:
– Строительство лишь одного Моновица обошлось в пять миллионов, а тут все хозяйство Гиммлера за год принесло четыре.
– Только восточное, – сухо проговорил я.
Селекция длилась до самого ужина, но больше она не представляла для меня интереса, и я покинул доктора, отправившись по своим делам. Обратно в главный лагерь я вернулся, когда он уже погрузился в сумерки. Из окон казино лился яркий свет, освещавший силуэты очередных провинившихся заключенных, стоявших на коленях. Руки они держали за головами. Судя по тому, что двое уже валялись на земле, видимо потеряв сознание, стояли они так несколько часов. Я прошел мимо единственного охранника, следившего за ними, к двери казино. Едва я распахнул дверь, как меня обдало шумом и жаром. Плотное дымное марево было полно раскрасневшихся и довольных лиц. За одним из столов я увидел Габриэля и направился туда. Заметив меня, он просиял:
– Гауптштурмфюрер фон Тилл! Шнапс у нас закончился, но бутылка отличной хорватской сливовицы еще припасена! Присоединяйтесь!
Рядом с доктором сидел оберштурмфюрер из экономического отдела. Он щелкнул пальцами, и за спиной у меня тут же появился какой-то поляк: судя по нашивке, политический. На подносе у него стояли бокалы с вином, но оберштурмфюрер отмахнулся:
– Убери эту дрянь, налей из этой бутылки, – и он кивнул на огромную бутыль, стоявшую в центре стола.
Поляк быстро выполнил приказ и тут же исчез. Из глубины помещения раздавался женский смех. Я вглядывался в клубы дыма, но видел лишь расплывчатые силуэты, подрагивавшие в унисон общему веселью. Я сделал глоток, сливовица мягко обволокла горло. Из угла вдруг раздалось неровное женское пение, которое быстро прервалось очередным взрывом смеха. Захотелось курить. Я полез в карман, но в этот момент кто-то толкнул меня сзади.
– Прошу прощения, – тут же пробормотал кто-то заплетающимся языком, и меня похлопали по спине.
На таких же заплетающихся ногах какой-то перебравший эсэсовец продолжал плестись к выходу, то и дело натыкаясь на стулья.
– Совершенно вылетело из головы. – Габриэль тронул меня за руку, обращая внимание на небольшой бумажный сверток, лежавший у его ног.
Судя по его многозначительной улыбке, там было что-то особенное.
– Сегодня получил из Данцига.
Я поднял и развернул сверток. Внутри лежал неровный серо-бурый брусок, похожий на оплавленный воск, но гораздо тверже.
– Что это?
– Продукт сочетания нашего процесса с научной мыслью. Это мыло, гауптштурмфюрер. Из человеческого жира.
В этот момент его отвлек оберштурмфюрер, и я не мог в полной мере излить на доктора всю степень моего негодования. Какого черта он позволил мне дотронуться до этого голыми руками, да еще и за столом! Наконец доктор вновь повернулся ко мне.
– Так, значит, это не слухи? – недовольно проворчал я, торопливо возвращая ему сверток.
Габриэль кивнул.
– Не в промышленном масштабе, конечно. Пока в анатомическом институте провели только серию опытов, но могу сказать, что это мыло идеально подходит для очистки медицинских приборов.
Я тут же обтер ладони о китель. Доктор усмехнулся.
– Если бы я вам не рассказал о его происхождении, вы бы никогда не догадались. Впрочем, как и я, не будь профессор Шпаннер из Данцига моим добрым старым приятелем. Кто знает, может, подобные куски уже попали в партии нашего снабжения, – и Габриэль подмигнул, – но кто же об этом расскажет? Раньше они попросту вываривали трупы, чтобы отделить кости для изготовления учебных скелетов. А прошлой зимой стали собирать и жир. Процесс довольно трудоемкий: жир надо варить не меньше трех часов с каустической содой! При остывании мыло остается на поверхности воды, а примеси опускаются на дно! – Габриэль просиял.
Я с неким запозданием осознал, что в воодушевленном повествовании доктора не было циничной насмешки, но искреннее восхищение исследователя любопытными изысканиями коллеги. Его разум, судя по всему, оставлял за чертой понимания тот факт, что изыскания касались жира… человеческого. У него был чисто исследовательский интерес.
– Знаете, что делают дальше? Мыло извлекают, смешивают его с поваренной солью и содой, снова заливают чистой водой и опять варят. Шпаннер пожаловался в письме, что воняет нестерпимо, я предложил ему добавлять в смесь бензальдегид, чтобы перебить запах. Может, и выйдет что-то. Любопытно, гауптштурмфюрер, что никакой разницы, какой жир использовать, женский или мужской! Отличие только в объемах, и это тот случай, когда прекрасный пол оказался полезнее! – И он хохотнул. – С них удается собрать больше! То есть глядите: в среднем сорок трупов дают восемьдесят кило жира, а это почти четверть центнера готовой продукции! Между прочим, работами Шпаннера заинтересовались не только в научном сообществе, но и в правительстве. Говорит, Конти[51] лично приезжал к нему в анатомический институт. Уверен, если позволят обстоятельства, они вскорости поставят это на поток. Я бы дорого дал, чтобы увидеть, как наш министр пропаганды будет изворачиваться и подавать это народу. Тут нужно постараться, чтобы не привести людей в ужас. Даже у вас лицо перекосило от омерзения, гауптштурмфюрер!
И он снова расхохотался.
– Одного не понимаю, откуда там жир, – пробормотал я, – у них же кожа да кости…
– Кстати, о коже. Там же, в Данцигском институте, проводят опыты и по дублению человеческой…
– Габриэль, умоляю, прекратите! Вечер был хорош до ваших медицинских изысков, – не выдержал я.
– Изысков! – взвыл тоже уставший от медицинского монолога оберштурмфюрер, срочно плеснул доктору еще выпивки и тут же затрещал очередным анекдотом.
Я все-таки достал сигарету, прикурил, затянулся и с наслаждением откинулся на мягкую спинку стула, тут же выкинув из головы омерзительные подробности докторских рассказов и позволив себе расслабиться после тяжелого дня. Незаметно я выпил целый стакан, но из тумана тут же материализовался все тот же поляк и снова наполнил его. Я закурил еще одну сигарету. Женские голоса раздавались уже ближе, я незаметно скосил взгляд – несколько надзирательниц перебрались за соседний столик. Судя по их визгливому смеху, все они были уже пьяны. Одна из них поймала мой взгляд и улыбнулась. Я едва заметно скривился в ответ. Она была недурна собой: светлые волосы, убранные в растрепавшийся пучок, голубые глаза в дымной поволоке, узкий прямой нос, тонкие, но правильной формы губы, подведенные красивой красной помадой, немного полновата, но исключительно там, где надо. На ее плече
