Шрифт:
Закладка:
– В тысяча девятьсот семьдесят девятом году в Корее случился военный переворот, за которым последовали народные волнения и мятежи, апогеем которых стали события в городе Кванджу. Во время этих событий военные убили несколько сот гражданских демонстрантов. Звучит довольно сухо, поэтому углубимся в детали. Итак, двести человек убитыми – это официальные данные правительства. Сами участники говорят, что убитых было ровно в десять раз больше. Возможно, что и так, ведь для чего-то правительство направило туда почти семь сотен десантников. После демонстранты говорили, что те солдаты избивали дубинками не только их, но и просто случайных прохожих. Это доказывают кадры немецкого журналиста Юргена Хинцпетера, который сумел тайно пробраться в город под видом миссионера. Фотографии подтверждают, что в Кванджу творилась настоящая бойня: солдаты не только избивали молодых студентов дубинками, но и топтали ногами тех, кто падал, и использовали штыки. Также Хинцпетеру удалось обнаружить тела других участников восстания, сложенные в одном из правительственных зданий. Пораженные насилием, которое несли те, кто должен был нести им безопасность, жители города стали присоединяться к демонстрантам, чтобы помочь им. Через два дня протестующих на улицах было уже более двухсот тысяч. Среди них уже были не только студенты, протестующие против авторитаризма в Южной Корее, но обыкновенные водители такси, автобусов, грузовиков, учителя, продавцы и прочие. Когда протестующих стало уже триста тысяч, десантники, растерянные и одуревшие от всевластия, начали стрелять по толпе на поражение. На помощь уже присланным войскам были отправлены войска нескольких воздушно-десантных бригад, мотострелковой и пехотной дивизий. Что касается армии в этой локальной войне против собственного народа, то ее тяжелые потери составили, по официальным данным, двадцать два человека, причем тринадцать из них были уничтожены… дружественным огнем, когда прибывшие войска по ошибке открыли огонь друг по другу. Спустя десять дней после начала этой трагедии войска получили очередное подкрепление и на рассвете вошли в город. Они, конечно, разгромили ополченцев. Немаловажный момент: во время этих событий южнокорейская телевизионная сеть «Культура» сообщила только об одной жертве среди гражданского населения. Позднее, конечно, пришлось признать, что диктор допустил ошибку при чтении материала. Очевидно, что средства массовой информации были под жестким контролем. Так что свою пленку тот немецкий журналист переправил за границу тайно, спрятав в коробке из-под печенья. Итак, мир узнал, что происходило в Кванджу на самом деле, а не то, что пыталось транслировать правительство страны. Главный вопрос: так что же там все-таки случилось?
Ответ будет зависеть от обстоятельств, при которых задается этот вопрос. Во время правления правительства, которое подавляло те волнения, произошедшее называлось прокоммунистическим мятежом. Спустя годы, когда власть поменялась, это стало считаться попыткой установить демократию. Но что совершенно невероятно, тогдашний президент Чон Ду Хван и его соратник Ро Дэ У, сам позже успевший побыть президентом, спустя пятнадцать лет предстали перед судом. Один был приговорен к смертной казни, другой – к пожизненному заключению. Позже, конечно, помиловали обоих. Но суть в том, что те, кого раньше считали мятежниками, вдруг стали национальными героями. А бывшие герои стали изгоями. Лидер Сингапура Ли Куан Ю с грустью заметил после ареста тех бывших президентов, что они «играли по принятым в то время в Корее правилам, и по этим правилам они не являлись преступниками». В этом вся суть законов, за которые вы так отчаянно цепляетесь, молодой человек, – преподаватель посмотрел на студента с последнего ряда. – И ваша задача – научиться понимать, что является настоящим преступлением, независимо от текущего закона, политического курса, интересов, традиций и тому подобного, и сегодня, и завтра, и через сотню лет. То есть видеть, что есть факт, а что – его интерпретация. Опираясь на свое внутреннее ощущение правды. Как насчет такого варианта?
– У каждого правда своя, – тут же проговорил студент.
Преподаватель кивнул, будто все же пришел к какому-то заключению:
– Знайте свою правду и придерживайтесь ее, и будь что будет.
– Но с точки зрения закона, если я выйду на улицу поддержать народ, я буду преступником.
– А с точки зрения вашего ощущения правды?
– Ну, тогда борцом за справедливость, который исполняет свой долг.
– И что для вас важнее?
– Но его изобьют дубинками и арестуют, – вмешалась темноволосая студентка.
– Тогда стоит остаться дома? – спросил преподаватель.
– Но это против моего ощущения правды, – тихо и озадаченно проговорил студент.
– Тогда нужно выйти, – улыбнулся преподаватель.
– И стать преступником. Меня так назовет закон.
– Возможно, где-то закон таков, что и назовет. Но завтра закон может поменяться в сторону здравого смысла, как это происходило не раз. И тогда ваш мирный выход на улицы с попыткой заявить о своих правах уже не будет преступлением, но преступлением станет то, что вам не позволяют этого сделать. И тут восприятие ситуации меняется кардинально, не правда ли? Уже не вы бессовестно нарушаете закон, вы-то как раз действуете согласно ему.
– Но к этому времени почки ему все равно отобьют, – усмехнулся Виктор.
– Всенепременно, – согласно кивнул преподаватель. – И это будет его же ответственность перед собственным здоровьем, поскольку он знал, на что идет. Как знали и те мюнхенские студенты, и те корейские студенты. Но кто в таком случае совершает двойное преступление, идя и против правды, и против закона? Простите, как вас зовут?
– Арман, – проговорил студент с последнего ряда.
* * *
На следующий день, забрав папку с отчетами и выйдя из штаба, я тут же наткнулся на Габриэля. Он помахал мне.
– Куда вы вчера так спешно скрылись после концерта? После мы разложили несколько неплохих партий в казино.
– Хотелось прогуляться перед сном.
Габриэль понимающе кивнул.
– Прогулка на свежем воздухе перед сном – весьма полезная привычка. Когда не удается этого сделать, рекомендую хотя бы на пятнадцать минут открывать окно и проветривать помещение. И не бойтесь холода, от того сон будет лишь крепче.
– Приму к сведению, – заверил я.
– Сегодня у меня по плану селекция. Не на платформе, а в бараках. Не желаете понаблюдать? – предложил доктор.
Почему бы и нет? Я был свободен до возвращения коменданта, и для моего отчета такая информация была бы кстати. Мы двинулись в сторону жилых бараков мужского лагеря.
– Главное, избегайте слова «человек»: есть «номер». Это номера, идущие один за другим – не на ногах, а по порядку на бумаге, – вы понимаете, что я имею в виду? – Габриэль посмотрел на меня. – Номера в списках, которые вычеркиваешь карандашом, – вот что это для вас сегодня.
– Когда им сообщают о… об этой процедуре?
– Официально узники не должны знать об этом до последнего момента, пока их уже не начнут сортировать. Но, мне кажется, бараки гудят еще за день. Признаюсь, – нехотя добавил доктор, – такие селекции мне не по нутру. Лучше провести две селекции на платформе, чем одну в бараке.
Я вопросительно посмотрел на него. Доктор пояснил:
– Те, кто только прибыл, не знают, что их ожидает. Они полагают, что их привезли на работы. А барачные в курсе всего происходящего, они прекрасно осведомлены, куда их сейчас отведут. Вот тут-то и начинается светопреставление, особенно если женский барак. – Габриэль поморщился. – Воют, скулят, бьются в ногах, умоляют о пощаде. Самому тошно там работать, а надо, и я продолжаю им под юбки заглядывать.
Мне показалось, что я ослышался.
– Я не совсем вас понял, Габриэль. – Я даже замедлил шаг, скосив на него взгляд.
Он с усмешкой посмотрел на меня.
– Знаете, как определить ту, от которой толка на работах не будет? Думаете, больные руки? Ни черта подобного. Израненными руками она еще некоторое время послужит рейху. А вот больные, опухшие или кровоточащие ноги – это дохлый номер. Не подумайте, что я сейчас так отвратительно скаламбурил, я в переносном смысле. С виду кажется, вот одна помассивнее, покрепче, а заставишь
