Бабка кивнула:

– У Нюрки вашей волосы что ночь черны. У подружки Маняшки колосьями золотятся.

– Подруг забирает, – процедил отец с ненавистью. – Может, откуп предложить?

– Деревне защита нужна, сила! Откажете – накличете на всех мор. Смирись. Авось, Нюрку выберет. Шустра она да сноровиста. Не то, что подружайка.

– Мороз лютует, замерзнут они!

– Смирись!..

Хотела Нюра сказать про то подружке, да пожалела, промолчала, лишь крепче сжала в ладошке своё сокровище – старую бабушкину свистульку.

Выплакавшись до икоты, Маняшка затихла. Не отзывалась больше, забылась.

– Не спи, не спи! – трясла, тормошила подружку Нюра. Кричала той в лицо, растирала снегом, щипала.

– Не спи! Не спи, Маняша!!

Только всё без толку.

Сорвала тогда с себя платок, как могла, укутала Маняшку. Сама задрожала – совсем близко подступил холод, прихватил ледяными руками, ожог до самого сердца.

Напрасно теперь пыталась Нюра согреться – не хватало сил двигаться, ничего не хотелось больше.

Когда замёрзли слёзы на щеках, присела подле Маняшки, обняла, поднесла к губам деревянную птичку, с трудом разлепив застывшие губы, подула.

Вдруг услышит её кто-то? Вдруг, спасёт??

А потом всё равно стало. Выпала из рук птичка, повалилась следом на снег и Нюра, только не вышло упасть – подхватил её кто-то, понёс…

Очнулась в санях, под медвежьей шкурой тепло было, уютно.

Потёрла глаза, принялась озираться.

– Ищешь кого? – напротив сидела женщина. Белое лицо было что чистый снег, брови да ресницы словно инеем припорошены. Волосы под платом узорчатым забраны. Шуба длинная в каменьях вся да серебре.

Оробела Нюра, но отвечает:

– Маняшку ищу.

– Рядом смотри, – женщина повела головой в сторону, где тихо сопела раскрасневшаяся от тепла подружка.

Обрадовалась Нюра, повернулась к спасительнице – а та другая теперь! Черноволосая да зеленоглазая. По подолу платья цветы раскрываются, зеленеют травы. И тепло струится, как в летний полдень!

– Ты – Морена! – догадалась девочка.

– У меня много имён. Да то не важно… Вижу, что смела ты и сильна, верна дружбе.

Сказала и взяла Нюру за руку, прижала ладошкой к своей ладони, заговорила непонятное что-то, напевное. И понесло девочку словно по речке. Так свободно, так легко стало! Когда летом купались у мельницы – похожее чувство она испытала, и прохладу, и тепло одновременно.

А когда вложила Морена ей в руку что-то тяжёлое – увидела Нюра крест. Необычный, красный да блестящий, словно леденец.

– Хранитель это. Носи не снимая. По роду передавай.

– А Маняшке ты тоже подарок сделаешь?

– Слаба она, недостойна.

– Ты не съешь её? – испугалась Нюра.

Засмеялась в ответ Морена. Всё сильнее, всё громче. Поднялся ветер, закрутил снег – подхватил их с подружкой, взмыл в высь, в миг домчал до деревни…

…Проснулась Анна. Не сразу вспомнила, где находится. Удивилась лету и цветам. Только потом поняла, что привиделся ей чудный сон. Красочный и пронзительный, будто явь.

Меж тем снаружи зашептались.

Собрались на поляне древяницы, собой худы да кожей шершавы. Под спутанными в колтуны волосами прятали уродливые лица, тела скрывали сплетёнными рубахами из трав.

Сцепившись руками, повели они хоровод да приостановились, принюхиваться принялись. Повернулись разом к берёзе, что Анну скрывала, двинулись к ней осторожно. Не смели отчего-то прикоснуться к ветвям, лишь приглядывались – кто там, за ними.

Приникла Анна к стволу, затаила дыхание. Только не помогло это – учуяли её древесные существа. Заметались, заволновались, заскрипели досадливо, близка была Анна да недоступна. Не получалось до неё добраться, не получалось вовлечь в хоровод.

Стали тогда древяницы кругом и запели отрывисто, резко, очень неприятно для слуха. Дрогнула берёза, задрожали ветви, пошли расходиться по сторонам.

Не успела испугаться Анна – как похолодела ладонь, в потом сразу вспыхнула жаром. Словно прятались в ней две противоположности, да никак не могли уравновесить друг друга.

Вспомнила Анна встречу на реке и, не задумываясь, шагнула к нечисти, выставила вперёд руку.

И отпрянули существа, живо скрылись за деревьями, словно в стволах растворились.

Анне же нехорошо сделалось. Запылало лицо, и тут же застыло, будто корочкой ледяной покрылось на миг.

– Что ж такое со мной?? Как справиться с этим?!

– Верни хранителя! – подсказала, прошелестела листвой берёза.

И отпустило, отошла дурнота.

Нужно было возвращаться, но запуталась Анна, сбилась, не нашла среди деревьев тропинки. Тогда решила идти наугад, прислушиваясь и приглядываясь к лесу.

Деревья казались теперь другими – выше стали да шире, затерялись в небесах кронами. И чудилось среди шелеста недовольное:

– Чужачка-чужачка-чужачка! Прочь-прочь-прочь!

Впереди выглянул из-за ствола высокий силуэт, рогатый вроде да козлоногий, всхрапнул резко и скрылся. Откликнулись ему с ветвей стрёкотом крошечные незнати – мохнатые, с глазами-плошками, с длинными хвостами.

Заворочалось, завздыхало среди корней… Крохотные, смахивающие на крыс, старушонки кинулись из-под ног, затаились вдоль тропинки, возбуждённо залопотали.

С шумом мелькнуло большое да встрёпанное, пронося на спине то ли сучок, то ли огромного богомола.

Захихикали дребезжащие голоса, отозвались эхом высоко в листве…

Разошлась на Троицу нечисть, разгулялась белым днём!

И вдруг знакомое грянуло:

– Крааа-крааа-крааа!

Слетел девушке на плечо ворон, крепко ухватился когтями, потянул клювом прядь волос.

– Тебя Тимофей прислал? – не срывая радости, потянулась Анна погладить глянцевые перья. – Проводи меня к нему!

Ворон послушался, полетел вперёд. И она поспешила за ним следом.

Мимо лесных существ бежала теперь смело, старалась не смотреть, лишь краем глаза подмечая их страшное полузвериное обличье. И не заметила, как оказалась на исходном месте, с которого вошла в лес.

Покружил над ней ворон, каркнув прощально, улетел назад.

– Я же хотела к Тимофею! – разочарованно крикнула Анна. Топнула ногой с досады, чуть не расплакалась.

Оставалось одно – возвращаться к Грапе да просить о помощи дворового, вместе с ним искать маров крест.

Помешкав немного, пошла Анна полем к деревне.

Среди цветов заметила Матрёшу – та ползала на коленях и ворошила траву, будто искала что-то.

Не сдержалась Анна, окликнула:

– Матрёша!

– От напугала! Аж сердце зашлось! – подскочила Матрёша кузнечиком. – Разве ж можно так подкрадываться!

– Что делаешь?

– Сорочье мыло ищу. Смолку клейкую. В другой то день растёт себе спокойно, из себя высокая, приметная. Издали хорошо видна. Подходи да рви сколько надобно. А нынче не так. Прячется она на Троицу. Не даётся в руки.

– Почему? – удивилась Анна.

– Знать бы, – вздохнула Матрёша. – Припозднилась я. До зари не прихватила. А теперь только колени наломала.

– Зачем тебе смолка?

– От морщин и веснушек использовать. Молодильное средство, действенное!

– В другой день собери.

– Не то выйдет. Ну, что уж теперь жалеть, сама поленилась. Ты-то откуда идёшь?

– Из леса.

– Ну?! На Троицу в лес ходила? Одна??

Анна кивнула и поведала Матрёше про все события нынешнего утра.

Та слушала внимательно, не перебивала.

Анна ничего не стала скрывать, рассказала и про то, как смогла отпугнуть древяниц.

– Я испугалась, когда холод пошёл, потом тепло вернулось. Как может быть такое?

– Выходит, права я была. Есть в тебе частица Маровой силы. Мара – она ведь вроде хозяйки над всем. Равновесие в природе сберегает. Потому и кидало тебя в жар да в холод, что не можешь ещё силой управлять.

– Да откуда она у меня??

– Про то не скажу. Сама додумывай.

– Может от