Дрожащими руками я сняла крышку и обнаружила подарок, присланный Имоджен мне на день рождения, нетронутым.

Во-первых, свернутую записку:

«С днем рождения, Клара! Скоро ты станешь ведьмой и, надеюсь, будешь следовать зову сердца во всем. Съешь много торта и живи красиво. Захочешь навестить меня – просто сожги этот шарм.

Имоджен».

Во-вторых, шарм под запиской. Он отличался от большей части магии, которую меня учили использовать. Подарок оказался не визиткой, не порошком в пузырьке, не красиво переливающейся жидкостью, а пучком ярко-зеленых листьев, высохших от времени. «Душица, чтобы найти свой путь». Листья обернули бумагой и проткнули посредине иглой. Связали пучок не веревкой, а длинным локоном рыжих волос. Ее волос.

Имоджен я совершенно не помнила. Меня это не интересовало. После вреда, который она нам причинила, места в моей жизни мать не заслуживала. Я понимала, что если сожгу шарм, если встречусь с ней, то открою дверь, которую больше не смогу закрыть.

В груди стало тесно, когда я поставила коробку на пол и начала крутить шарм на свету.

Какой окажется Имоджен? Она полюбит меня? Заставит сомневаться в себе, сомневаться во всем, чему я научилась у Ксавье? Исказит мои взгляды на мир?

Папа коснулся моего плеча – и я вздрогнула.

– Тебе необязательно к ней идти, – проговорил он.

Магии я лишилась. Я больше ничем не могла помочь Ксавье и пострадавшим от «эйфории». Перспектива остаться беспомощной на всю жизнь казалась болезненнее перспективы увидеться с матерью.

– Я должна пойти.

Папа растянул губы в улыбке, скорбной и гордой одновременно, и крепко меня обнял.

– Запомни, Клара: изменить мы никого не в силах. И изменить свою сущность – тоже. Что бы ни сказала Имоджен, тебе одной решать, кто ты есть и что хорошо, а что плохо.

Раз Имоджен торговала «эйфорией» и прочими магическими средствами, манипулирующими чужими жизнями, я заранее знала, что человек она нехороший. За эти принципы и собиралась крепко держаться.

Только мне все равно было страшно.

Я медленно оторвалась от папы и достала спичку из коробка, лежащего на тумбочке. Папа отступил на шаг, прижав ладони к сердцу, словно в какой-то молитве.

Я зажгла спичку и дрожащей рукой поднесла ее к шарму.

Яркий свет мгновенно ослепил меня. Я заморгала, зрение восстановилось. Черный, пахнущий душицей дым повалил от шарма, как из фабричной трубы, и окутал меня. В ушах засвистел порывистый ветер. Дым не жег мне глаза, но затуманивал обзор.

Стоило отмахнуться – он тут же рассеялся. Я охнула. Папа исчез. Нет, исчезла вся моя комната со светлым деревом и неяркими красками.

Я стояла в другом, залитом янтарным светом, помещении с яркими занавесками и большими овальными зеркалами. Разные кристаллы и самоцветы свисали с потолка, как дождевые капли. Несколько золотых флюгеров под потолком указывали на меня. Во всей обстановке чувствовался какой-то организованный хаос – тут и там столики или старые дорожные сундуки, заставленные банками, горшками и стаканами. В одной емкости плавало нечто вроде маринованных лягушачьих лап, другая была наполнена сахаром.

Любопытнее всего показалось огромное число ароматов в столь тесном пространстве. Пахло теплым чаем, лимоном, кардамоном, сиренью, свежескошенной травой и почему-то даже дождем. Слева от меня тянулась лестница, словно клетка, окруженная перилами. Наверху краснел занавес из бусин.

Над головой у меня зазвенел колокольчик.

Откуда-то из-за занавеса раздался голос:

– Сейчас спущусь!

У меня аж сердце замерло.

Голос моей матери.

19

Моя мать появится с минуты на минуту.

Чтобы отвлечься, я прошлась по части дома, которая использовалась как лавка. В задней части комнаты, почти у каждой стены, высились стеллажи. На первый взгляд на них стоял тот же товар, что у Ксавье и у других магов. В маленьком зеленом пузырьке якобы содержалось средство для роста волос. «От яда сумаха», – гласила этикетка на баночке. Неподалеку обнаружилась квадратная красная бутылочка. «Вызывает грипп», – предупреждала ее белая этикетка.

Нахмурившись, я взяла емкость двумя пальцами. Она была тяжелой, как камень; внутри, судя по звуку, плескалось что-то густое. Болезнь в бутылочке.

Скривившись, я поставила емкость обратно на полку и вытерла пальцы своими розовыми юбками.

Наверху лестницы послышался шорох, потом по стонущим деревянным ступеням застучали каблуки. Моя душа ушла в пятки. Я поправила подол, пригладила волосы, выпрямила плечи и почувствовала себя совершенно нелепо. «Надеюсь, я понравлюсь ей», – твердил тоненький глупый голосок внутри меня.

Спрыгнув с последней ступени, Имоджен вошла в лавку. Улыбка слетела с ее губ, бледно-розовая кожа побелела пуще прежнего. Опершись на полку рукой, я таращилась на Имоджен. Одновременно хотелось, чтобы мать полюбила меня и чтобы никогда на меня больше не смотрела.

Мы оказались так похожи!

Рыжие, словно пламя, волосы Имоджен были ярче моих и папиных, но вились так же, как у меня. Большие темные глаза смотрели внимательно, точно у косули. Маленький курносый нос, как у меня; ямочки на щеках, как у меня; пышные формы, как у меня, и невысокий рост, даже в обуви на каблуках… На Имоджен красовалась свободная переливчато-зеленая блузка; винного цвета юбка без турнюра ниспадала на пол естественно, словно водяной каскад. Красотой Имоджен напоминала полевой цветок. Цвела бы она так пышно в саду моей жизни?

Шанса узнать это моя мать нам не дала.

Имоджен захлопала глазами и прижала руку к груди.

– Разрази меня гром! – пробормотала она. – Тебя я совершенно не ждала. – Мать махнула рукой вверх-вниз, показывая на меня. – Клара, ты… ты очень похожа на отца.

Я не знала, что сказать. С чего начать?

Имоджен откашлялась и переплела пальцы рук.

– Ну, какими судьбами? – тихо спросила она. – У тебя все в порядке? Или отец прятал шарм? Я надеялась, что ты появишься здесь, когда тебе исполнится шестнадцать…

– Зачем папе прятать от меня шарм?

Имоджен раздраженно вздохнула:

– Альберт всегда боялся, что я буду плохо на тебя влиять.

– Значит, в этом я могу ему довериться. – Я сложила руки на груди и зло посмотрела на Имоджен, хотя на первый взгляд ничего в ней не должно было провоцировать мою ненависть. У нее оказались добрые глаза. Она позволяла мне говорить, и чувствовалось, что Имоджен по-настоящему меня слушает. Она в принципе вызывала у меня отторжение, хотя я знала ее недостаточно, чтобы вынести какое-то суждение о ней. Эта мысль здорово сбивала с толку.

Шаркая ногой по деревянному полу лавки, я спросила:

– Почему ты хотела, чтобы я появилась у тебя, когда мне исполнилось шестнадцать?

– Хотела кое-что сказать тебе, пока ты официально не стала ведьмой. – Имоджен пожала плечами. – Сейчас, наверное, поздновато, да? Завтра ночью ты вступаешь в их ряды, верно?

Мое сердце замерло. Я коснулась груди и поморщилась, потому что знакомой боли от магии не ощущалось. Имоджен знала, что никакой силы у меня больше нет?

Она прошла мимо меня и махнула рукой в мою сторону.

– Тогда тебе нужно привыкать к их унылой форме. Ведьму в розовом я еще не видела.

Напряжение в плечах растаяло. Имоджен не знала.

– Я… я еще не ведьма. Официальный допуск мне не дадут.

Имоджен ушла на кухню со столами, заставленными банками и коробками, но тут оторвала взгляд от высокой красной бутылочки и вскинула брови.

– Не дадут? Почему не дадут? Кто твой учитель?

Краска стыда опалила мне лицо.

– Меня многие учили. Но, м-м-м, сейчас мой наставник – Ксавье Морвин. – Тише, обращаясь, скорее, к себе, я добавила: – Точнее, наверное, он был моим наставником.

Имоджен вытаращила глаза и перегнулась через разделочный стол, насколько позволял лес разноцветных бутылочек.

– Морвин? Это же любимая семья Совета. И меня они точно не слишком жалуют… Почему же соизволили взять тебя в ученицы?

Потому что мы с Ксавье дружили. Потому что он был в отчаянии. Потому что я была в отчаянии. Потому что