Дома у меня остались только платья, которые мне не нравились. Я надела блузку и юбку, раздражавшие меня меньше всего. Они были бледно-розовыми, но рукава и подол – слишком короткими, обнажавшими мои веснушчатые руки и ярко-желтые чулки. В итоге чувствовала себя круглой дурой, сколько бы раз папа ни повторял, что я загляденье.

На улице воздух был горячим и влажным. Пот собрался у меня под мышками и под воротом блузки. Вчера сад вокруг нашего желтого дома казался мне красивым, а сейчас был полон сухих увядающих цветов. Здоровье много дней не давало папе как следует за ними ухаживать.

Отец не позволил мне мешкать – взял за руку и повел по пыльной дороге в город.

У центральной площади Уильямстона меня захлестнули воспоминания. Люди несли и дарили друг другу большие красивые букеты цветов; цветов, какие мы с папой привозили сюда, когда я была совсем маленькой. На празднике летнего солнцестояния мы однажды заработали много денег.

В этом году местные жители нашли цветы без папы. Наверное, купили у другого садовника. Мы потеряли уйму клиентов, уйму доходов, потому что магия на время приковала отца к постели.

Вокруг фонтанчика в центре города местные и приезжие разбили небольшие палатки и продавали свой товар.

Площадь была дикой, кишащей людьми, которые болтали и переговаривались друг с другом. Молочник играл на скрипке со ступеней здания школы. Городской башмачник и его жена стояли у лотка, торгующего ярко-розовыми напитками. Они переплели руки и поили друг друга вином из круглых бокалов.

В животе у меня захлопали крыльями бабочки. В детстве я обожала еще одну часть этого праздника. В летнее солнцестояние ощущалась романтическая атмосфера. Услышав плеск воды в фонтане, я вспомнила, как сидела у воды и смотрела на открыто целующихся молодых людей, и никаких дуэний при них не было.

Однажды мы с Ксавье сыграли в игру. Притворились, что идет праздник летнего солнцестояния, он подарил мне фиалку, я ему – клевер и поцеловала в щеку. Семилетний Ксавье изобразил приступ рвоты и принялся вытирать лицо, словно я измазала его грязью.

Папа схватил меня за руку, как якорь, не позволяя уплыть слишком далеко. Я не сводила с него глаз, сосредоточившись на мозолях, царапающих мне ладонь.

Мы подошли к лотку булочницы, на котором выставлялись обожаемые нами красно-белые вишневые тарты. Миссис Беруэлл, булочница с темно-коричневой кожей и красивыми черными глазами, уставилась на нас.

– Альберт! – воскликнула она. – Я думала, что больше вас не увижу!

Папа улыбнулся и потрепал меня по руке.

– Наша ведьмочка наложила благословение и исцелила меня.

Миссис Беруэлл бешено захлопала глазами:

– Это… правда?

Я медленно кивнула, плотнее прижимаясь к папе.

– Ну, хвала небесам! – миссис Беруэлл рассмеялась негромко и нервно.

– Клара успешно обучается у мастера Морвина, – хвалился папа. – Накладывать благословения очень сложно. На это способны только самые искусные маги. – Он улыбнулся мне. В тот момент солнце скрылось за грядой облаков, но лицо у меня все равно зарделось. – Уверен, совсем скоро Клару официально произведут в ведьмы!

Я уродливо улыбнулась сквозь сжатые зубы, вытаращила глаза и стиснула папину руку.

– Не будем задерживать миссис Беруэлл, – прошептала я, потянув его за рукав.

Папа протянул булочнице несколько монет, а она нам – два вишневых тарта в бумажных кармашках. Он попрощался за нас обоих и повел меня прочь от маленького лотка.

Папа сделал все, чтобы я улыбнулась. Он разрешил мне пролистать книги на столе у букиниста, предложил купить одну, только я увидела старый потрепанный справочник Уэйверли – и потеряла тягу к чтению. Отец добыл мне венок из маргариток, я сказала «спасибо», но не смогла не подумать о том, что маргаритки означают «У меня есть секрет».

Какой-то мужчина завел песню под аккомпанемент гитары, скрипки и флейты, и бурлящий хаос на площади превратился в четыре ряда людей.

– Давай потанцуем! – предложил папа. Я поплелась за ним.

Чем ближе мы подбирались к танцующим, тем больше людей на меня глазело. Дикой магии больше не будет: ни внезапных гроз, ни битого стекла, ни цветов, вырастающих из моих следов. Только никто этого не знал.

Папа пристроился в конец одного ряда, а меня поставил в шеренгу напротив. Миловидная девушка в светло-зеленом платье зло посмотрела на меня краем глаза.

Долго думать об этом не получилось.

Песня зазвучала громче, люди вокруг меня ринулись вперед, хватая своих партнеров. Как и остальные, папа закружил меня, потом отпустил. Мой ряд танцующих смешался с папиным рядом. Мы ловили друг друга за руки, прыгали, хохотали. Лица сливались. Глаза вылезали из орбит. Потные ладони хватали мои. Я потянулась к кому-то, но тот человек руки не подал. Сбившись с ритма, я дважды оступилась, закружилась на месте и упала в грязь.

Юноша, женившийся на моей бывшей однокласснице, мельком глянул через плечо, но продолжил танцевать.

Проглотив стыд, я поднялась на ноги и отряхнула колени. «Это нормально, – сказала я себе. – Со временем они поймут, что ты больше не ведьма. Больше не злая. Однажды ты почувствуешь себя одной из них».

Я шагнула к толпе, решив попробовать снова, но на ярком солнце разглядела нечто, похожее на капельки желтой краски, летящей по воздуху. Сердце понеслось бешеным галопом, когда я узнала лепестки одуванчика.

Летнее солнцестояние. Ксавье. «Эйфория».

Над толпой горожан зазвенел неприятный, визгливый хохот. Но площадь тонула в веселом шуме, и смех, даже странный и резкий, не был не к месту.

А вот крик, последовавший за ним, однозначно был.

18

Я резко повернулась на звук. Люди пятились от центра круга, от того, что так сильно их пугало.

От юноши, который плясал, хотя музыка перестала играть.

Вот он повернул голову в мою сторону – глаза казались незрячими, а на лице среди веснушек росли желтые одуванчики.

Молодая женщина подбежала к юноше и схватила его за руки.

– Дэниел! – позвала она. – Дэниел, что с тобой происходит?!

Имя я узнала. Мы с Дэниелом вместе учились в начальной школе, но он был чуть-чуть старше. Парень отстранился от подруги, безучастно глядя в голубое небо и подпевая песне, которой мы не слышали.

Девушка снова схватила Дэниела за руки, по щекам у нее текли слезы.

Теперь я ее узнала – Энни Букер, она тоже училась вместе со мной.

– Дэниел, пожалуйста, посмотри на меня!

У меня сердце заболело. Повторялась сцена с Эмили и ее отцом. Как объяснил Ксавье, пострадавшие словно застревали во сне, а вся их сущность исчезала. Ее вытесняло нескончаемое блаженство от снадобья.

Ко мне подбежал густо покрасневший папа.

– В чем дело? – спросил он.

– Это Дэниел Уотерс, – тихо ответила я. – Он под действием снадобья. «Эйфории».

Папа нахмурил лоб.

– Под действием снадобья?

– Он… Его сознание застряло во сне, – пояснила я. – В прекрасном сне. – Мое сердце разбивалось. Я представляла себе Ксавье, побеги, оплетающие его руки; слезы, текущие у него из глаз, и его последнее признание. Уродливую правду, что он – корень всех зол.

Папа кивнул, словно прекрасно все понимая, и шагнул к Энни, следовавшей за Дэниелом.

– Не волнуйся, – проговорил отец и показал на меня. – Клара его исцелит.

Жар стек с моего лица и собрался в груди. Больше всего на свете мне хотелось, чтобы внутри снова зажглось пламя магии, чтобы ее голос осыпал меня проклятиями. Но я словно окаменела, глядя на толпу, на Энни и Дэниела, на папу.

Подруга подбежала ко мне и схватила за рукав.

– Пожалуйста! – выпалила она, задыхаясь от слез. – Вчера вечером Дэниел вел себя очень странно, утром я не могла его найти, а сейчас он такой!..

Летнее солнцестояние. Ксавье. «Эйфория».

Это его снадобье, эта его гадость оказалась здесь. Кто ее продал?

– Ты наверняка можешь что-то сделать, – проговорила Энни, тряся меня за руку.

Дэниел разгуливал в центре толпы. Папа окликал его – старался привлечь внимание, вернуть, только парень для нас пропал: его унесла приливная волна «эйфории».

Я подумала о Ксавье. Как отчаянно он старался положить