себе отца – принимай решение без спешки. – Мадам Бен Аммар придвинулась ближе и крепко меня обняла. Сердце заболело. – Я очень тобой горжусь, – прошептала она.

Я ненавидела себя. За то, что отдала свой дар, что мадам Бен Аммар ни о чем не подозревала.

– Знаю, как ты билась со своей магией, – продолжала ведьма. – Очень радостно видеть, что она наконец тебя слушается.

Не от мадам Бен Аммар мне хотелось принять похвалу. Я представила себе сияющую улыбку Ксавье и слезы гордости на его глазах. Он потребовал бы подробнейшего отчета о наложенном благословении.

– Без помощи Ксавье у меня не было бы надежды, – шепнула я.

Рассмеявшись резко и монотонно, мадам Бен Аммар отстранилась от меня.

– Ох, нет, дорогая! Не нуждалась ты ни в его обучении, ни в той клятве. Сила жила в тебе всегда.

Мадам Бен Аммар встала и, высоко подняв голову, двинулась на кухню. За ней захлопнулась дверь. У меня было всего несколько секунд наедине с собой, потом папа заподозрит неладное. Я ссутулилась и крепко зажмурилась в ожидании знакомого жжения своей силы.

– Магия! – шепотом позвала я. – Если ты еще здесь, дай мне знак. Сломай что-нибудь, если хочешь, только ответь!

Я ждала. Внутренний голос молчал, под ложечкой не сосало, кончики пальцев не щипало, ладони не потели. Я смотрела на руки и надеялась, что на рукавах блузки сейчас вспыхнет пламя или зацветут цветы. Но никаких чудес не происходило.

Чудес больше не будет. Моя мечта, как и желание работать вместе с Ксавье – стать «Морвин и Лукас», – приказала долго жить.

17

Мне следовало радоваться.

Почему же я не могла вытащить себя из постели?

Ужасно, но болела каждая клеточка моего тела. Боль пульсировала за глазными яблоками; ворочаясь на своей маленькой кровати, я думала, что должна была сейчас просыпаться в башне Морвинов.

От тишины, оставшейся после ухода магической силы, бросало в холод. Я натянула одеяло на голову, оставив ноги в чулках непокрытыми.

Легонько хлопнула дверь в мою комнату, раздался знакомый стук папиных ботинок по половицам. Отцовские пальцы коснулись не скрытого одеялом дюйма моей макушки.

– Где моя ранняя пташка? – заворковал папа.

Я не ответила. Все мои жалобы казались предательством по отношению к папе. Мы так упорно сражались за его здоровье и счастье. Этого мне должно было хватить. Это должно было стать пределом моих мечтаний. Глупо и эгоистично желать чего-то еще, особенно возвращения магии, которая столько лет мне докучала.

Соседний с моей головой участок матраса слегка накренился: папа сел рядом. Он откинул одеяло – перед глазами у меня побелело от льющегося в окно света. Я зло уставилась на свет и на папу, пока наконец не смогла сосредоточиться на его лице.

Папин веснушчатый лоб сморщился от жалости.

Я плакала всю ночь. Наверное, мои глаза были такими же опухшими и некрасивыми, как я и представляла.

– Что случилось, цветочек?

Я подняла голову и положила ее папе на колени. Он гладил мои волосы, а я смотрела на стену.

– Мадам Бен Аммар объяснила, как сложны благословения, – негромко проговорил отец, стараясь сделать так, чтобы я снова заснула. – По ее словам, после наложения вполне нормально чувствовать себя плохо.

Я чуть заметно подняла и опустила голову в слабом кивке. Боль и усталость этим наверняка объяснялись, но упадок сил от чар вряд ли должен был довести меня до слез.

– Я не такой умный, как мадам, – начал папа, – но чувствую, что дело не только в этом.

Как ему это удавалось?

Я снова натянула одеяло до самого носа:

– Ничего страшного.

– Клара Лукас, талантов у тебя много, но врать ты не умеешь.

– Я не вру! – Мои слова прозвучали резко, и я мгновенно пожалела о злобе, которую в них вложила. Стало страшно, что папа уйдет или что по моей небрежности магия снова нанесет ему какой-то вред.

Нет. Такой опасности больше не существовало.

Я обняла папу за пояс. Слеза скатилась по моему носу на темно-серую ткань его брюк.

Большим пальцем отец гладил меня по щеке, где только что была мокрая дорожка.

– Почему ты не вернулась домой?

– Я дома, – хрипло проговорила я.

– Нет. Почему ты не вернулась к Ксавье?

Я стиснула мягкую ткань одеяла, пахнущую пылью и лавандой.

– Ты сказала, что вы поссорились?

– Да, – буркнула я и решила тему не развивать.

Не могла объяснить, ни из-за чего мы поссорились, ни что я узнала, ни что совершила – чем пожертвовала. Я сделала правильный выбор, но папа никогда не простил бы меня, если бы услышал правду.

– Вечно его избегать нельзя.

Мне этого и не хотелось. Я отчаянно желала увидеть Ксавье, узнать, как он распоряжается моей силой; приготовил ли нейтрализатор, спас ли Эмили. Серьезно ли говорил, признаваясь мне в любви.

В очередной раз я накрылась одеялом с головой.

– Клара! – с непривычной резкостью позвал папа.

– Дай мне поспать, – пробормотала я.

– Не валяй дурака!

Я спустила одеяло. Злость мешалась с болью от слез, жегших мне глаза.

– Дочь валяет дурака, если хочет остаться дома с отцом, которого еще вчера боялась потерять навсегда?!

Сердитого взгляда как не бывало. Папа сжал мое плечо.

– Извини, – проговорил он.

Папа всегда извинялся первым, даже когда не делал ничего плохого. Мне хотелось исчезнуть или остаться в постели навсегда, обернувшись одеялом, как мотылек коконом.

– Клара, мне очень неприятно тебя задерживать, – сказал отец. – Сейчас я в полном порядке. И могу о себе позаботиться. – Моя голова лежала у его живота, и я почувствовала, как он вздыхает. – Я позволю тебе остаться здесь еще на день, но потом ты должна вернуться к Морвинам. Тебе нужно готовить снадобья, помогать людям. – Папа не ведал, что его слова, задуманные как поддержка, лишь вонзают в меня невидимый нож. – Ты создана для такой работы. Было бы обидно отказываться от нее из-за ссоры с приятелем.

«Создана для такой работы». Я поморщилась. Какой прилив надежды я чувствовала, когда видела, что снадобья получаются, и понимала: они могут навсегда изменить жизнь человека к лучшему. Чем я буду заниматься без магии? Стану садовницей? Швеей? Не верилось, что носки я стану штопать с такой же страстью, с какой исцеляла.

Папа передвинулся, заставляя меня сесть на кровати. Щека пульсировала в месте, которым я прижималась к его брюкам. К слезным дорожкам прилипли волосы.

Отец переплел пальцы с моими.

– Видишь? Ты уже достигла таких высот. Я могу держать тебя за руки – и мне совсем не больно. Ты победила и заслуживаешь того, чтобы разделить свою магию с теми, кто в ней нуждается.

Ради папы я растянула губы в фальшивой улыбке.

– А сейчас, раз уж ты дома, то, по крайней мере, пойдешь со мной в город на праздник.

Папа встал и подбоченился, словно читал мне лекцию. Ничего подобного он мне никогда не устраивал, но лекции я представляла именно так.

У меня сердце замерло. Праздник. Любимый в детстве, со сладостями, музыкой и ароматом цветов. Я поднесла руку к груди.

– Первый день праздника летнего солнцестояния?

Папа нахмурился:

– Да… Солнцестояние завтра, милая. У тебя назначено свидание, о котором я должен знать?

У Ксавье остался один день, чтобы спасти свою магию. Мою магию. Нашу магию. Один день, чтобы исправить свои ошибки.

– Нет-нет. – Я убрала волосы с лица и оглядела папу с головы до ног.

Как здорово было видеть румянец на его щеках, просто видеть, что отец снова на ногах. Рыжие волосы папа аккуратно зачесал назад. Ему наконец удалось сбрить щетину с подбородка, голубой хлопок рубашки делал его глаза бирюзовыми.

– Это ради праздника? – спросила я, махнув рукой в его сторону.

– Да. Все наряжаются. – Папа щипнул меня за нос. – И тебе пора. Сейчас почти полдень.

Летнее солнцестояние. Ксавье. «Эйфория». Эти слова снова и снова прокручивались у меня в голове, надоедливые и однообразные, как пение птицы, звучащее часы напролет. Я закрыла глаза и зажмурилась. Вот и настала пора.