На моем пальце чернело кольцо.

Я плотно зажмурилась.

Папа учил меня, что люди непросты. Хотелось бы, чтобы Ксавье оказался односторонним – плоской деревянной куклой, нарисованным изображением друга моего детства – и больше ничем. Только это не было правдой. Ксавье оказался призмой, треснутой и одновременно сверкающей. Он причинил боль стольким людям, даже мне.

Но разве я не делала то же самое? Разве я не причиняла боль любимым, хотя желала им только добра?

И вопреки всему, через что мы прошли… Ксавье помог мне. Он научил меня усмирять свою силу, как не удавалось никому.

Гнев ураганным ветром завихрился у меня в груди.

По сигналу моей магии за окном загремело так, словно небо рушилось. Дрожал весь дом.

«Дыши!»

Мы швыряли фарфор с обрыва, кричали до хрипоты. Не подавляли наш гнев, а видели его в истинном свете и выпускали на волю. Использовали.

Мои ладони зависли над папиной грудью. В животе горело, в горле завязался узел. Я превратилась в листок, который дрожит среди бушующей за окном непогоды, терзаемый грустью, сожалением, гневом и страхом.

Но, как и в тот день у обрыва, я не гнала эти чувства. Они могли трепать мою душу, но ветер меня не унесет, я не позволю.

Вспоминая наш совместный урок, я гадала, как можно с такой силой скучать по Ксавье и одновременно его ненавидеть.

Первый этап благословения требовал намерения – папа непременно исцелится. Затем я подумала о своей любви к нему – разрази меня гром, я любила его до умопомрачения.

Папа утирал мне слезы. Завязывал мои шнурки. Утешал, когда Ксавье перестал мне писать. Присылал засушенные цветы в каждое место моего обучения. Позволял мне задерживаться и играть у Морвинов, даже когда уставал. Вечерами пел мне на одну колыбельную больше.

Все эти годы рядом со мной был только папа, но ни в ком другом я и не нуждалась. Он обеспечивал меня, защищал и растил так, как моя мать не сумела бы. Мы и без нее жили припеваючи. Отец сделал все для моего счастья.

Я прижала ладони к папиной груди. Он охнул, будто его облили холодной водой, и я стиснула зубы, чтобы не отстраниться, не сдаться, не разреветься.

– Папа, – начала я, – пусть каждый удар твоего сердца будет наполнен миром, уверенностью и свободой. – У меня задрожали руки. Кожа покрылась бусинами пота. Я стала ждать знакомого жжения магии, растекающейся по телу. Вместо этого она грела ребра слабыми тлеющими угольками. – Пусть каждый удар твоего сердца будет наполнен миром, уверенностью и свободой.

Перед глазами поплыло. Мир рассыпался на точки розовых азалий. Папа закашлялся громко и болезненно.

– Клара! – Голос мадам Бен Аммар звучал мягко, как шелест ветерка, и словно за многие мили отсюда.

Я с силой прижала пальцы к его ребрам.

– Магия! – зарычала я, напрягая грудь и плечи. – Исцели его!

Внутри меня жило чудовище, могучее и ужасное, но контролировать его следовало мне. Я вырастила целый луг цветов. Успешно готовила снадобья и создавала порталы. Это мое проклятие уже лишило меня слишком многого. Оно не разрушит мне жизнь. Оно не убьет моего отца. И я – это не моя магия.

Щеки зарделись. Я заскрежетала зубами и плотно зажмурилась – за опущенными веками появились красные пятна. Ненависть гудела внутри, обжигая, как расплавленный металл. Магия извивалась в моих руках, шипела и искрила, словно живой огонь. Только я была сильнее. Я терпела ее годами, терпела боль и вред, который она мне причиняла.

Моему терпению настал конец.

– Ты исцелишь его! – закричала я.

За пронзительным скрипом последовало громкое «бам!». Я бросилась на пол, закрыв руками голову. Мадам Бен Аммар обвила меня руками, заслоняя собой.

Осмелившись выглянуть из-за плеча ведьмы, я заметила, что наши темные половицы усеяны мелким битым стеклом и лепестками азалии. В оконные рамы, из которых торчало несколько зазубренных осколков, со свистом влетал сильный порывистый ветер. Моя окаянная магия сеяла хаос на каждом шагу.

Я перевела взгляд на папу, опасаясь, что его ранило осколками.

Но он сидел прямо, его голубые глаза были ясными и живыми. Отец прижимал руку к грудине, на которой не цвело ни одной азалии.

Папа повернулся ко мне и рывком поднялся с кровати.

– Сэр! – раздался крик Робин.

Только папа не слушал. Он даже не поморщился, когда потянулся ко мне, оторвал от пола и крепко обнял. Прижав ухо к его груди, я услышала громкий, энергичный стук сердца.

– Клара! – шепнул мне отец хриплым, но полным оптимизма голосом. – Моя гениальная девочка!

Я прильнула к папе. Крепко зажмурившись, ждала очередного приступа кашля, но он дышал легко. Как странно быть готовой расплакаться и испытывать благодарность за нормальное дыхание! За ровный пульс! Я обняла папу за пояс и растворилась в слезах восторга и облегчения.

Наконец-то я покорила свою магию. Она прислушалась ко мне. Контроль и понимание, которым меня научил Ксавье, кое-что значили. Они значили, что я не пустышка. Значили, что я могу спасти папу.

«Спасибо тебе, магия», – подумала я впервые в жизни.

Но она не ответила.

16

Мадам Бен Аммар без малейших усилий уговорила окна самовосстановиться, а папа решил приготовить нам всем ланч. Он затащил нас с Робин на кухню и усадил на деревянные стульчики. Благословение я наложила лишь несколько минут назад, а папа уже носился по комнате, собирал пряности, чашки и сковородки, улыбался во весь рот.

На кухню вошла мадам Бен Аммар и вытаращила глаза при виде моего энергичного родителя.

– Мистер Лукас! Вы уверены, что должны так напрягаться после стольких дней постельного режима?

Со звуком, напоминающим удар гонга, папа опустил металлическую сковороду на деревянный стол, наморщил лоб и с преувеличенной манерностью поджал губы.

– Во-первых, после всего, через что мы прошли, пожалуйста, зовите меня Альберт. А что до моего здоровья – я сейчас миль десять мог бы пробежать. На гору влезть. – Папа шагнул ко мне, потянул за руку и легким движением закрутил в неожиданном пируэте. – Я мог бы танцевать ночи напролет!

Мир накренился – я схватилась за стол, чтобы удержать равновесие. Папа как ни в чем не бывало скользнул к разделочной доске и мелко нарубил ярко-оранжевую морковь.

Ручка Робин со скоростью света металась по блокноту в кожаном переплете. Мадам Бен Аммар не сводила с меня глаз, будто я о чем-то позабыла. Словно что-то было не так.

– У вашего отца случаются такие приливы энергии? – вопрос Робин был адресован, скорее, записям в блокноте.

Мерный стук ножа о разделочную доску оборвался. Папа попробовал смерить Робин свирепым взглядом, но его губы растянулись в улыбке.

– Невежливо говорить обо мне, словно меня тут нет!

У Робин вырвался нервный смешок.

– Простите меня… э-э-э… Альберт.

Я сложила руки на груди, наблюдая за ним, словно повисшая в небе туча.

– Для него это совершенно нормально, – ответила я. Голос дрожал. Передо мной был папа, которого я любила всю жизнь. Папа, которого я боялась потерять. Внутренний голос ежедневно напоминал мне о его надвигающейся смерти…

Но сейчас этот голос молчал. После всех проблем, которые нам доставило мое заклинание, я наверняка истощила свою магическую силу.

– Клара, дорогая, пожалуйста, разожги плиту!

Я оторвала взгляд от своих грязных сапог. На миг кухня поплыла у меня перед глазами, потому что пришлось спуститься с облаков, в которых я витала.

– О ком ты думала? – улыбаясь, спросил меня папа.

Раздался еще один смешок. Мадам Бен Аммар, по-прежнему серьезная, свела брови. Мои щеки вдруг залил густой румянец.

Тяжело вздохнув, я покачала головой.

– Ни о ком, папа. – Я прошагала мимо него и присела на корточки перед большой квадратной дровяной плитой. Раньше огонь я