Шрифт:
Закладка:
Любовные письма, возможно. Да – свадьба отменяется, потому что он нашел другую. Я пытаюсь вспомнить женские имена, которые он упоминал, медсестру или пациентку, но единственная, кто приходит в голову – это Лора. Я встречалась с ней. Она хваткая и самодостаточная. Когда она рассказала о своих планах заняться общей хирургией, я восхитилась ее амбициями. Она знала, чего хотела.
Могло ли то, чего она хотела, включать Тима?
Это звучит неправдоподобно.
Значит, деньги?
У него был один и тот же стол с шестого класса, бюро пятидесятых годов с откидной крышкой, уродливое, но прочное, спроектированное так, чтобы выдержать ядерный Армагеддон. Поднимая крышку-гармошку, я знаю, что перехожу черту.
Но я заслуживаю ответов.
Справа лежат три стопки карточек с цветовой маркировкой, а также переписка с университетом. Я просматриваю письма: его результаты экзаменов в прошлом году не были впечатляющими, но он сдал.
Я прикрываю крышку. Что, если все это у него в голове? Эмоциональное выгорание, нервный срыв?
Под столом находится сочетающаяся с бюро дубовая тумбочка для хранения документов. Отпирая ее ключом из ящика для носков, я позволяю себе подумать, что Тим не лжет. Негодование вскипает во мне, однако я пытаюсь подавить его. Конечно, он мог бы пройти переэкзаменовку осенью. Даже если бы ему пришлось повторить год обучения, это, по большому счету, не так уж и долго.
Хотя я тоже должна была подать заявление в сентябре. Моя очередь. Я, черт возьми, заслужила это!
Я вытаскиваю подвесные папки. Медицинские: справки о прививках, карта группы крови, пожелтевшая брошюра от школьной медсестры с упражнениями при плоскостопии. Выписки расходов по банковским картам: всего на пару тысяч, и, по моему предложению, он недавно перевел остаток средств на карты с более выгодными тарифами. Однако я удивлена тем, за что он платил: за еду и напитки в больнице. Каждую неделю мы делим мелкую наличность с нашего общего счета. Так, может быть, он хочет есть больше, чем я? Перекусы вряд ли можно назвать преступлением века.
Когда я кладу выписки обратно, моя рука касается карманной записной книжки в твердом переплете зеленого цвета, которую я никогда раньше не видела. Внутри две колонки: слева даты и справа…
30
15
20
Страница за страницей, почти три года, хотя и с перерывами, включая большой промежуток времени с момента нашей июльской поездки в Индию и до ноября. Эта колонка – деньги? И если да, то траты это или поступления?
Первая дата – 29 сентября 2001 года. Почему она кажется знакомой? Я соображаю: это же день свадьбы моей сестры. Тот самый день, когда он вернулся с работы и прервал нас с Джоэлом, едва мы начали целоваться…
Я отказываюсь сейчас думать о Джоэле. Так проще.
Больше негде искать. Я кладу все на свои места и снова перечитываю его письмо. Что же ты мне недоговариваешь, Тим?
Я смотрю на свое отражение в зеркале гардероба. Я выгляжу разбитой.
Шкаф! Я вытаскиваю его большой чемодан с плотно упакованной одеждой. Он использует его для хранения последних не съеденных молью вещей: к тому времени, когда мы в прошлом месяце вызвали дезинсектора, у нас случилось нашествие этих насекомых, уничтоживших ковер в холле и наш фонд для медового месяца.
Документов в чемодане нет, но есть его выходной костюм, который он надевал на свадьбу моей сестры. Тот факт, что с тех пор ему не приходилось им пользоваться, красноречиво демонстрирует, насколько обыденна наша жизнь. Здесь сильно пахнет нафталином и чем-то еще…
Травкой.
Может быть, это и есть его тайна – пристрастие к марихуане? Нет, я в первый раз чувствую этот запах на его одежде.
Когда я вытаскиваю костюм, запах становится сильнее. Здесь есть косяк? Я обшариваю карманы его брюк и пиджака. Ничего. Но у мужчин также есть этот внутренний карман, которому я всегда завидовала.
Мои пальцы нащупывают полиэтилен. Я вытаскиваю два небольших пакетика – крошечных, герметично закрывающихся, используемых для пуговиц и бусин. И для наркотиков.
Они пусты. Но когда я смотрю очень внимательно под прикроватной лампой, в одном из них я вижу следы того, что там было раньше: белый порошок.
Я словно в полусне завтракаю с Элейн, едва слушая ее рассуждения о том, как прошли переговоры Тима и могла ли у него и его приятелей-докторов быть после этого бурная ночь.
Мы в гостиной, когда снаружи слышится стук колес его чемодана. Пока он идет по тропинке, я замечаю тревогу на его лице и поворачиваюсь к Элейн.
– Он выглядит каким-то зеленым, – говорит она, и в ее голосе звучит почти гордость за него.
Я позволяю ему поздороваться и, не встречаясь с ним взглядом, говорю:
– Прежде чем мы услышим, как ты взял их всех штурмом, думаю, тебе нужно прогуляться вокруг квартала.
Элейн одобрительно улыбается.
– Надеюсь, тебе аплодировали стоя.
Его лицо искажает гримаса.
Нам удается добраться до Дайк-роуд, прежде чем я осмеливаюсь снова взглянуть на Тима. Его глаза прикрыты, а кожа покрыта морщинами от обезвоживания: снимок человека, которым он станет, когда состарится.
– Ты прочитала? – спрашивает он сухим, шелестящим, как пергамент, голосом.
Я киваю и продолжаю идти.
– Что из этого ложь?
Он хватает меня за руку.
– Ничего из этого. Мне жаль. Я знаю, это, должно быть, шок, но все это правда. Даю слово.
Я отмахиваюсь от него.
– Как давал слово, что следующей будет моя очередь?
Улицы становятся все более оживленными благодаря воскресным парам, их лабрадорам и детским коляскам.
– Керри, так и будет. Мы найдем способ. Если ты вообще хочешь остаться со мной. Я бы понял, если бы ты передумала…
Я внезапно останавливаюсь.
– Это твой последний шанс сказать мне правду, Тим. Я могу смириться с твоей неудачей, но не с тем, что ты скрыл ее от меня. Итак! Есть еще какие-нибудь скелеты в шкафу?
Или пакетики в кармане куртки?
На его лице мелькает сомнение.
Я не могу это сделать: не могу позволить ему снова лгать мне!
– Ради всего святого, Тим. Я нашла твою записную книжку. Ты провалил экзамены, потому что принимаешь наркотики!
Остатки цвета исчезают с его лица, как спецэффект в кино. Он открывает рот, но ничего не произносит.
– Разве ты не должен это отрицать? Скажи мне, что вы все это делаете, что медики глотают таблетки, как конфетки Smarties?
Он пристально смотрит на меня.
– Да, они делают это, но… это не только таблетки. Не в моем случае.
Первый честный ответ, который он мне дал. Уже кое-что.
– Что еще?
– Зависит от того, что мне нужно. Я пытался справиться с курсом, с контактами с пациентами, со всем. Это было похоже на любой порт в шторм.
– Все борются, Тим. Это медицина. Если бы ты поговорил со мной, если бы ты попытался получить помощь тогда, ничего из этого… – я замолкаю, понимая, насколько бесполезны теперь эти слова. – Хорошо. Ты должен рассказать мне все.
Он поворачивает ладони так, чтобы они были обращены ко мне.
– Я постараюсь.
– Хорошо. Во-первых, почему это началось именно на свадьбе моей сестры? Это первая дата в твоей чертовой зеленой книжке.
Тим вздыхает.
– Из-за Джоэла.
Тот поцелуй.
Но прежде, чем я успеваю почувствовать вину, во мне закипает гнев.
– Что? Ты обвиняешь поцелуй, которого даже не было, в том, что он разрушил твою карьеру, мою карьеру, все наше будущее?
– Нет, – он смотрит в небо, как будто я вытягиваю из него ответ. – Я обвиняю Джоэла, потому что он был первым человеком, который продал мне наркотики.
19 мая 2004 года
30. Джоэл
На этот раз я не хочу, чтобы меня спасали.
Или даже нашли.
Я переходил из сквота в сквот[56] с тех пор, как снова начал употреблять наркотики и мои родители в конце концов выгнали меня. Однажды я дошел до Уортинга, вот только даже с желанием умереть это трудно вынести.
– Джоэл! Джоэл, кое-кто здесь ищет тебя.
Люди, приходящие ко мне – это всегда плохие новости, но я не могу пошевелиться. Я не помню, что принял, и закрываю глаза, как это делают
