Вспышка.

Удар.

Что стоит на первом месте? Они оба свирепы.

Ток останавливает мое бесполезное сердце. Электричество рикошетом проходит через каждую клетку.

Я возвращаюсь.

Когда я понимаю, что это было, мне хочется смеяться. Врачи предупреждали меня, что запуск ИКД будет ощущаться как пинок осла. Это был настоящий джаггернаут.

– Грини, что случилось? – пронзительный голос Зойи доносится издалека. Я пытаюсь ответить ей, но ничего не выходит. – Грини…

Еще один шок. Так же болезненно. Мои глаза резко открываются, но все, что я вижу, – это пластиковый пакет, шелестящий на ветру прямо рядом с моим лицом. Я больше не выдержу.

Неужели это будет последнее, что я увижу?

Я чувствую, как снова опускается тьма, и на моем лице большой язык стаффорда, и я не знаю, пытается ли он оживить меня или разозлить, и я закрываю глаза и вместо этого представляю себе Керри. Мысленно приношу ей извинения за то, что упустил шанс, который она мне дала.

«Извини, что все испортил…»

Я не мертв. Но я в беде.

Они ведут меня в кардиологическое отделение на седьмом этаже, и одна из медсестер узнает меня.

– Не скажу, что рада видеть тебя здесь снова, но мы тебя вылечим, не волнуйся, – говорит она.

Я тоже ее узнаю́. Она, наверное, самая близкая к моей фантазии медсестра, с которой я когда-либо сталкивался за все время пребывания в больнице: красивая и соблазнительная, с понимающей улыбкой.

Но ее улыбка испаряется после того, как они проводят тесты, и я признаю́, что да, я перестал регулярно принимать лекарства.

– Это было не нарочно. Я довольно много тусовался.

– Ты что, мазохист?! – возмущается медсестра. – Или у тебя просто есть желание умереть?

Я не в состоянии это объяснить.

Они держат меня в больнице две ночи, папа навещает меня днем и вечером, один: мама в Роки-Маунтин. Он садится рядом с моей кроватью, выкладывая упакованные фрукты на мой раздвижной прикроватный столик, но не смотрит на меня.[45]

– Тебе что-нибудь нужно, Джей?

– В следующий раз, папа, принеси водки. Я ненавижу бананы!

Он вздыхает. Под его глазами снова появились тени, и я знаю, что это из-за меня.

– Когда ты собираешься повзрослеть?

– Мне почти двадцать один. Именно поэтому я хочу водку.

Жена парня напротив зачитывает вслух вопрос кроссворда:

– Два по горизонтали: место паломничества, пять букв.

– Мекка!

Папа снова вздыхает.

– Послушай, Джей, то, что случилось с тобой – несправедливо. Никто с этим не спорит. И я понимаю, ты думаешь, что ничто и никогда не заменит тебе футбол. Но если ты не попытаешься, то никогда не узнаешь.

У меня нет ответа, поэтому я поворачиваюсь лицом к огромному мужчине со свекольным лицом на соседней кровати. Он сам навлек на себя болезнь.

Хотя в каком-то смысле и я тоже.

– Неужели твоя жизнь действительно так плоха? Я знаю, что у нас с твоей мамой случаются разногласия, но у нас есть деньги и связи, чтобы помочь тебе делать все, что ты захочешь. По сравнению с теми бедолагами, с которыми ты общаешься, тебе не на что жаловаться.

Я не хочу его слушать. Так же, как не хочу игр в доброго и злого полицейского от кардиолога, команды реанимации или милой медсестры. Они даже вызвали психиатра, которая ушла, когда я спросил:

– Как вы думаете, чисто технически два удара током означают, что я умер один или два раза?

Как только меня отпускают, я отправляюсь на поиски Спайка и Зойи. Я нахожу их среди луж под Дворцовым пирсом, курящими тяжелый наркотик.

Впервые я присоединяюсь к ним.

То, что никто не твердит о попытке самоуничтожения, бодрит. Я пью, курю, забиваю, бегаю, прыгаю. Все в поисках забвения. Я существую на свое пособие плюс на прибыль от случайных продаж Тиму. Когда он докатился и заявил, что ему снова нужно немного взбодриться, я не почувствовал удовлетворения ни от его неудачи, ни от того факта, что он вновь лжет Керри.

Сегодня я снова умер – в третий или четвертый раз, в зависимости от того, как вы на это смотрите, – и я даже не старался для этого. Мы со Спайком торчали в парке за собором Святого Ника, сидели на нашей любимой могиле. Зойи ушла в декабре после того, как бедняга Хэм однажды утром не проснулся. Смерть не является чем-то необычным на улицах, но, надеюсь, это дало Зойи толчок, в котором она нуждалась, чтобы слезть с иглы.

Когда сегодня смерть снова пришла за мной, опускались сумерки, и я почувствовал… обреченность. Другого слова для этого нет.

Я потянулся к Спайку, вот только он был слишком не в себе, чтобы забеспокоиться или даже сообразить, кто я такой. Я попытался встать на ноги, однако мои конечности не слушались.

– Спайк… Я разваливаюсь… мне нужно… вызвать…

Но он просто перевернулся на другой бок и засопел мне в лицо. Люди проходили мимо, хмурясь, словно мы вошли в церковь посреди похорон и начали ругаться.

Моих похорон?

В краткий момент просветления я осознал, что недовольные люди – моя единственная надежда. Без их помощи я умру.

И неожиданно мне этого не захотелось.

Мне потребовалось собрать все силы, что у меня были, чтобы выкрикнуть то, что легко могло стать моими последними словами.

– Помогите мне. Я, сука, умираю здесь!

Я прихожу в себя в машине «Скорой помощи», трезвее, чем когда-либо за последние месяцы.

– Возвращаешься к нам, милый? – женщина-фельдшер старше моей матери похлопывает меня по руке. – Не волнуйся. Теперь с тобой все будет в порядке. По крайней мере до следующего раза.

Наркан. Должно быть, он. Другие наркоманы с благоговением говорят о его чудесных свойствах. Даже тех, кто перестает дышать и начинает синеть, можно оживить с его помощью.[46]

– Я чувствую себя… – живым. И мне ужасно плохо. – Я хочу быть…

– Хорошо, милый, – произносит она, умудряясь вовремя подсунуть мне картонный контейнер, чтобы не дать рвоте попасть на пол кабины «Скорой», но часть стекает по моей груди.

Я хватаюсь за свою вонючую футболку, пытаясь стянуть ее. Фельдшер делает это за меня, поднимая мои руки и задирая ткань, словно я маленький ребенок. У нее на шее намотана мишура. Я даже не подозревал, что приближается Рождество.

Когда она видит выпуклый бугорок внизу на моем теле, ее глаза расширяются.

– Что это?!

– ИКД.

– У тебя бывает аритмия?

Прежде чем я успеваю ответить, она кричит через люк своему коллеге, чтобы он включил мигалку и сирену и летел в реанимацию, и при этом ругается себе под нос.

– Все в порядке, – бормочу я, хотя на самом деле отчаянно нуждаюсь в дозе: это минус наркана. – Серьезно, я вполне могу уйти.

– Нет, не можешь. Лекарство, которое мы тебе дали, способно вызвать… – ее голос звучит обнадеживающе, но во взгляде явное беспокойство, – …проблемы.

Автомобиль набирает скорость. Звучит сирена. Я снова чувствую приближение…

Вижу родителей. Анта. Керри. Ощущаю их боль.

Пока я жду, когда сработает дефибриллятор или наступит смерть – или и то и другое, – мой взгляд прикован к лицу фельдшера.

Они стабилизируют меня, и впервые мне становится стыдно, когда я вижу раздражение в глазах врачей. Какая же я, черт возьми, пустая трата времени!

Я собираюсь отправиться обратно в Сент-Никс, чтобы снова забить, но что-то меня останавливает.

Для начала: я не хочу умирать. Или, по крайней мере, не так, как сейчас.

Мне хочется навестить Анта, но у его отца случился такой инсульт, что его мама перестала верить в Бога, и мой друг теперь пытается управлять кафе в одиночку. Последнее, что ему нужно – это я со своей жалостью к себе.

Так что я иду домой.

Войдя, застаю папу на кухне. Он замечает мое состояние, но ничего не говорит, и усталость на его лице выглядит как поражение.

– На этот раз я буду стараться усерднее, – произношу я тихо.

Он грустно улыбается, но не верит мне. Даже я вижу, что все очень похоже на день сурка.

Я направляюсь в кабинет и вместо пива выпиваю пинту воды. Включаю отопление, и через несколько секунд моя дрожь прекращается. Я забираюсь под толстый плед на свой диван.

В течение многих лет у меня в голове крутились одни и те же слова: «Я не заслужил того, что