– Я тоже.

Сюбинаги рассмеялся, услышав тон, каким это было сказано.

– Похвально, что вы готовы принести себя в жертву. Похоже, вы двое не очень-то любите расставаться.

Каждый из нас скорей позволил бы отрубить себе руку, чем согласился ответить на подобный вопрос, и директор это понял.

– Тогда мы договорились насчёт Валлориса. Переночуете сегодня в лагере и завтра утром пойдёте туда. Желаю удачи.

Он пожал нам руки, и мы вышли ободрённые. Снаружи нас ждал Жерар. Он снова стукнул каблуками, отдал честь и велел нам следовать за ним.

Мы прошли через лагерь. Везде царила чистота, а на длинных деревянных столах, поддерживаемых козлами, уже стояли тарелки; в воздухе пахло песком, соснами и жавелем.

В палатке цвета хаки Жерар показал нам две кровати, в ногах у которых лежали два аккуратно сложенных одеяла и две простыни, сшитых между собой, которые называли «спальником».

– Суп в шесть, – сказал Жерар, – спуск флага в семь, душ в восемь тридцать, отход ко сну в девять, свет гасится в девять пятнадцать.

Щёлкнув каблуками и отдав честь, он вышел механическим шагом.

Из-под кровати раздался голос:

– Не обращайте внимания, он немного того, но очень даже славный.

Высунулась голова: волосы торчком, глаза как кофейные зёрна, нос картошкой – я только что познакомился с Анжем Тести.

Пока я заправлял постель, он сообщил мне, что в этот самый момент должен был бы чистить картошку на кухне, но смылся оттуда, наплетя, что его прихватил понос и что ему надо немного перекурить перед ужином. Этот же самый предлог позволит ему завтра явиться в лазарет, где, как он надеялся, его освободят от работ на несколько дней.

Расправляя одеяло, я спросил у него:

– Тут нормально?

– Да, – сказал Анж, – идеальное место, здесь полно евреев.

Я вздрогнул, но он сказал это так простодушно, валяясь на своём матраце. Впрочем, как бы я ни напрягал память, я почти не помню, чтобы Анж много находился в вертикальном положении, – у него явно была склонность к тому, чтобы ложиться в любое время дня и ночи, как только подворачивалась такая возможность.

– Ты не еврей?

– Нет, а ты?

Он усмехнулся.

– Неа, я крещён, причащён, миропомазан, хожу в воскресную школу, а ещё пою в церковном хоре.

– И как ты тут оказался?

Он положил руки под голову и обвёл палатку глазами с безмятежным видом будды.

– Я, понимаешь ли, на каникулах.

Он протянул мне сигарету, от которой я отказался.

– Да правда, у меня каникулы. Сейчас всё тебе расскажу, но, если ты не против, вернусь-ка я под кровать. А то заведующему кухней может слегка не понравиться, что я тут прохлаждаюсь.

Он улёгся на полу, а я уселся на кровать и принялся его слушать.

Он жил в Алжире, в квартале Баб-Эль-Уэд, и очень мечтал поехать каникулы во Францию, прелести которой ему так расписывали отец и дед. И вот, когда он наконец очутился в Париже, нагрянув к одному из своих кузенов, и неспешно прогуливался по Елисейским Полям, американцы вдруг высадились в Северной Африке. Смысл этой новости дошёл до него лишь дня через два, когда он осознал, что теперь не сможет увидеть побережье Белого города[39] до конца войны. Он и сейчас продолжал посмеиваться над этим, лёжа на полу.

– Ты только подумай! Если всё это протянется ещё десять лет, у меня будут десятилетние каникулы!

Через несколько недель после приезда Анжа парижскому кузену взбрела в голову нелепая идея жениться. Алжирец оказался на улице и почти без денег. Словно растение, тянущееся к солнцу, он вернулся на юг Франции и остановился у берега моря, которое не мог переплыть.

В течение нескольких дней Анж немножко попрошайничал, а потом, месяца три тому назад, случайно наткнулся на этот лагерь. Он вошёл, выложил свою историю Сюбинаги, и тот позволил ему остаться. С тех пор он чистил картошку, подметал лагерь и, конечно, предавался длиннейшим сиестам.

– Вообще-то, – заключил он, – в Алжире я целый день продавал башмаки в папиной лавке. Вот там я действительно надрывался. А потом, чем дольше разлука, тем приятнее мне будет вернуться к своим.

Морис, который ходил осмотреться, застал нас за этой беседой.

– Много народу в лагере?

– О, обычно человек сто, кто-то уезжает, кто-то приезжает. Но вы увидите, это действительно хорошее место.

Я начинал жалеть о том, что буду ездить в Валлорис, – чувствовалось, что мы бы отлично поладили с Анжем.

В шесть колокол возвестил время ужина. Благодаря нашему новому знакомому, который был в курсе всех местных тонкостей, мы тут же заняли место на самой ближней к раздаче скамье. Чаны были просто гигантскими, и мальчишка лет пятнадцати – как я потом узнал, он был из Голландии – зачёрпывал из них огромным половником, рукоять которого нужно было держать двумя руками.

Шум стоял оглушительный, рядом со мной устроились двое бельгийцев, они тоже ждали конца войны, чтобы вернуться домой. Напротив сидел блондинчик по имени Массо, Жан Массо, его родители жили в Грассе; я видел, что с ним тоже можно будет подружиться.

После ужина мы выстроились звездой, лицом к флагштоку. Это произвело на меня странное впечатление – если мне и доводилось раньше стоять навытяжку, то разве во время игр в войнушку. Я увидел, как флаг медленно сползает по мачте.

После этого большинство ребят ушло в круглые, как шапито, палатки в середине лагеря играть в шашки, карты и лошадки[40], кто-то прогуливался снаружи, а несколько человек играли на гармонике или гитаре, чем напомнили мне итальянцев. Где-то они сейчас?

Мы с Анжем, Жаном и моим братом сыграли партию в домино, и в девять часов я уже был в постели. Ответственный за палатку – вожатый, как мы бы сейчас сказали – находился на другом её конце. Он показался мне добрым малым, но достаточно суровым для того, чтобы после отбоя никто и пикнуть не смел.

В темноте высоко надо мной ветер шумел в листве окружавших лагерь деревьев, а вокруг стрекотали насекомые. Но мне куда больше мешали те тысячи звуков, которые возникают, когда множество людей скучиваются в одном и том же месте: перешептывания кого-то, кто никак не мог наговориться, скрип тента или деревянной кровати, сопение, кашель, вздохи. Я смутно ощущал, что вокруг меня спят другие люди, их дыхание перемешивалось, сливаясь в непрерывный и беспорядочный хор. Никогда раньше я не сталкивался с подобным и уснул лишь поздно ночью.

Звук свистка ввинтился в мои барабанные перепонки, и я подскочил на кровати, ничего не соображая. Другие мальчишки