Никто не отвечает нервничающей маме. У нас больше нет новостей от В., и речи быть не может о том, чтобы пойти узнать, уехали они или остались, – говорят, что если кого-то арестовывают, немцы устраивают там западню и ещё несколько дней ждут, не придёт ли кто по адресу.

Шаги двух человек на лестнице, это они. Мы бросаемся к ним.

– Ну что?

Анри тяжело опускается на стул, в то время как Альбер идёт в кухню налить себе стакан воды. Мы слышим, как он шумно пьёт.

– Ну что-что, всё просто. Надо делать ноги, и как можно скорее.

Папа кладёт ему руку на плечо.

– Что вы узнали?

Анри поднимает на него усталый взгляд. Чувствуется, что сегодня ему пришлось несладко.

– Сегодня мы с Альбером стригли одних немцев, и они болтали между собой, думая, что никто их не понимает. Это было очень сумбурно, но в общих чертах выходит, что они арестовывают всех евреев подряд, держат в отеле «Эксельсиор» и каждую пятницу ночью увозят их на специальных поездах в немецкие лагеря. Увозят в опечатанных вагонах высокой важности. Даже воинские эшелоны обязаны пропускать их вперёд. Оставаться тут – всё равно что купить билет в Германию.

Папа садится за стол и кладёт руки на скатерть.

– Дети, – говорит он, – Анри прав, нам снова надо разделиться, и за последние дни у меня было время это обдумать. Так что вот как мы поступим. Во-первых, мы всё так же будем придерживаться схемы, которая уже выручала нас: уезжаем по двое.

Анри и Альбер, вы едете завтра в Савойю. Вам надо попасть в Экс-ле-Бен, я дам вам один адрес, где вас спрячут. Жозеф и Морис, теперь вы, слушайте внимательно: завтра вы отправитесь в Гольф-Жуан. Вы едете в детский лагерь, который называется «Новая жатва». Считается, что это полувоенная организация под началом правительства Виши, что-то вроде филиала «Товарищей Франции»[37], но на деле всё обстоит иначе. Сами увидите.

– А вы что будете делать?

Папа встаёт.

– Не переживайте за нас, мы стреляные воробьи. А сейчас все за стол, вам надо лечь пораньше, чтобы завтра утром быть в форме.

И снова это был ужин перед расставанием, ужин, который оживлялся почти исключительно стуком вилок и ножей о фарфор.

Голос папы или одного из моих братьев иногда нарушал эту тишину, когда она становилась уж слишком гнетущей.

Когда я вошёл в свою комнату, моя сумка уже лежала на кровати – я давным-давно успел позабыть о ней, но она никуда не делась; пока я смотрел на неё, мне показалось, что я не в Ницце, но уже в пути, шагаю и шагаю к цели, которую не вижу.

«Новая жатва».

Это написано на большой табличке над железной оградой; по обеим сторонам таблички красуются два трёхцветных топорика-франциски[38].

За решёткой нам видны подростки в синих шортах, рубашках с короткими рукавами и беретах. Они таскают воду, рубят дрова и очень смахивают на скаутов. Меня к таким вещам никогда особо не тянуло. По Морису заметно, что ему это нравится не больше моего.

– Ну что, идём или нет?

Мы взяли с собой часть заначки, и меня охватывает желание предложить брату ехать дальше на север. Можно было бы спрятаться на какой-нибудь ферме, немного поработать там… Но, с другой стороны, лагерь петенистов, конечно, – последнее место, где фрицы станут искать двух юных евреев. Значит, нечего тут думать, безопасность прежде всего.

– Идём.

Мы толкаем решётку вместе.

В ту же минуту к нам подкатывает какой-то придурковатый дылда; его тощие ляжки еле видны в слишком широких шортах. Щёлкнув каблуками, он делает нам странный знак – нечто среднее между римским, нацистским и военным приветствием.

Морис отвечает тем же, добавив от себя несколько декоративных деталей.

– Вы новенькие? От кого?

Он мне уже не нравится, и Морис явно разделяет эти чувства.

– Мы бы хотели увидеть директора лагеря, мсье Сюбинаги.

– Идите за мной.

Он разворачивается и, чеканя шаг, ведёт нас к бараку, который возвышается над палатками. У порога этого сооружения торчит высокая мачта, почти как на корабле.

Трёхцветный флаг свисает с неё, так как ветра нет. Придурковатый стучит, открывает дверь, делает шаг внутрь, отдаёт честь и говорит гнусавым голосом:

– Двое новеньких желают поговорить с вами, господин директор.

– Спасибо, Жерар, впустите их.

Произведя положенный по уставу полуоборот, Жерар тут же ретируется к двери, круша хлипкий пол своими армейскими ботинками.

Наверное, вид у нас был очумевший, так как директор сделал нам знак подойти и сесть.

– Не пугайтесь, – сказал он, – Жерар отличный парень, но его папа служил армейским старшиной и воспитал сына в специфической атмосфере.

Это был человек с очень тёмными волосами, с залысинами на лбу и с неопределённым выражением в глазах; у меня возникло ощущение, что он знал обо мне всё ещё до того, как я успел ему что-либо сказать.

Меня восхищала его манера держаться: даже в этой плохо освещённой комнатке, в окружении металлических шкафов для документов, старых стульев, папок и целой кучи какого-то покрытого пылью старья он перемещался так же легко, будто бы стоял на сцене парижской Оперы, откуда вынесли весь реквизит.

– Ваш папа звонил мне, и я согласился принять вас, несмотря на то, что вы ещё не достигли нужного возраста; но вы оба выглядите старше своих лет. Думаю, что здесь вам будет хорошо и… безопасно.

Он не стал углубляться в этот вопрос, но всё было и так ясно.

– Итак, вы теперь часть «Новой жатвы», и я объясню вам, как организована жизнь в лагере. Есть множество вариантов: вы можете остаться здесь и участвовать в нашей внутренней жизни, то есть помогать в столовой или с уборкой территории. Разумеется, после дежурства вы можете идти играть. Но есть и другая возможность – ходить на работу в другое место и возвращаться в лагерь к назначенному часу. В этом случае в лагере вы будете только ночевать и питаться в обмен на оплату, которую мы за это попросим и которая будет составлять примерно три четверти вашего заработка.

– Прошу прощения, – говорит Морис, – а что это за работа?

– Я как раз собирался об этом рассказать: вы можете либо помогать местным овощеводам, либо же отправиться в Валлорис, где мы организовали гончарную мастерскую. Мы продаём свою продукцию и на эти средства содержим лагерь. Выбирайте, что вам больше по душе.

Я глянул на Мориса.

– Я был бы не прочь попробовать работу в мастерской.

Директор посмотрел на моего брата.

– А