– Да, да, конечно, – сказал председатель. – Но как вы нашли?

– Садовая собачка Кузя. Собаки даже на морозе учуют трупный запах.

– Вот оно как… Но что же делать… У нас состязания… А тут мертвец… Что же делать? – повторил Срезовский. Уверенность покинула его.

– Сперва откопаем, – сказал Ванзаров, очистив снег с ботинка до колена. – Предполагаете, кто это?

– «Снегурочка».

– Шутки неуместны, господин Срезовский.

– Дамская модель «Снегурочка»: нос конька загнут полукругом.

– Кто-то из членов вашего общества?

– С чего взяли?

– Ботинок дорогой, новый, на коньке торговая марка Куртица.

Решительным жестом Срезовский отмёл предположение:

– Это невозможно.

– Почему?

– Все члены нашего общества живы и здоровы, – он осёкся, – если не считать бедного Ивана Фёдоровича. Все подтвердили участие в сегодняшнем открытии.

– Сколько стоит «Снегурочка»?

– От семи рублей за пару. Эти дороже, модель с патентованным креплением.

– В магазине господина Куртица – около пятнадцати рублей?

Срезовский поморщился, но согласился.

– Это дама не нашего круга, – заявил он.

– По юбке определили? – спросил Ванзаров, не прекращая раскопки.

– Наши дамы в таких обносках на лёд не выйдут.

– Чья-то прислуга?

– Не имею привычки интересоваться модами прислуги, – ответил Срезовский. – Господин Ванзаров, прошу вас не отменять открытие… Это такой скандал… Участники из разных городов приехали.

– Оставить тело под снегом?

– Присыпать конёк с ногой. А вечером, ночью откопаете. Очень вас прошу!

Ванзаров промолчал.

Опираясь на лопату, прискользил Бранд. Поручик горел жаждой деятельности.

– Родион Георгиевич, разрешите зайти на остров, разгребу аккуратно.

– Лопату воткните в снег так, чтобы тело не скатилось.

– А чем же разгребать?

– Руками, Сергей Николаевич.

Бранд глянул на славные кожаные перчатки, которые будут испорчены снегом.

– Зачем же руками? – неохотно спросил он.

– Чтобы не упустить мелочей.

Срезовский вынул карманные часы:

– Сколько это продлится?

– Сколько потребуется. Надо установить личность.

Про себя Ванзаров заключил пари с логикой. Логика уверяла, что этого не может быть, он стоял на своём. Никто не хотел уступать. Приз хотели выиграть оба.

35

Просто торжество какое-то. Приказчики в чистых сорочках при новых галстуках, Митя в парадном костюме, сам владелец во фраке выстроились в торжественную шеренгу. Не хватало оркестра. Мистер Джером переступил порог магазина спортивных товаров, и на него обрушились аплодисменты, возгласы, крепкое рукопожатие Куртица. Монморанси прижалась под мышку хозяина, недобро косилась на чужих людей.

Как у нас водится, Фёдор Павлович закатил краткую приветственную речь минут на двадцать о том, какой чести удостоилась их фирма. Какой незабываемый день, ну и тому подобные глупости. Тухля старательно переводил, не перевирая. Он следил за барышней, которая держалась в тени за прилавком. Это была она! Тухля бросал взгляды горячего обожания. Его не замечали. Будто он пустое место, а не переводчик великого писателя.

Мистер Джером терпеливо сносил русское гостеприимство. Он слышал, что в этой холодной стране принято горячо проявлять чувства.

Закончив речь, Куртиц предложил ознакомиться с товаром. Он водил писателя от прилавка к прилавку, представляя лыжи, гимнастические приборы и, конечно, свою гордость: широкий выбор коньков. У коньков Фёдор Павлович задержал гостя. В магазине имелось не менее двадцати моделей. Он показывал патентованные системы крепления, тыкал на торговую марку на подрезе конька и под конец похвастался американским станком для заточки. Мистер Джером сдержанно выражал удивление.

При любой возможности Тухля поглядывал на барышню. Она настойчиво его не замечала. Встретившись глазами, тут же отвела взгляд. Знаток женщин, Тухля знал: барышням свойственны перемены настроения, как петербургской погоде – утром солнечно, к полудню набежали тучи. Он убеждал себя, что так и должно быть. Холодность задевала. Ну хоть подмигнула бы. Нет, стоит, как неживая, смотрит в сторону. Что тут будешь делать…

Между тем Фёдор Павлович закончил экскурсию. Подведя гостя к центральному прилавку, он торжественно вручил пару лучших «Джексон Гейнс» со своей маркировкой. Подарок мистер Джером принял.

Куртиц попросил англичанина занять главное место напротив фотокамеры «Глобус С» на треноге (пластинки 18 × 24 сантиметра), указал рядом место приказчикам и Мите, про Жаринцову забыл. Для памятной фотографии всё было готово. Забыли мелочь: кому фотографировать.

Настал звёздный час. Тухля вызвался запечатлеть исторический момент. Надеясь, что поступок будет кое-кем замечен. Всё бы ничего, да только он понятия не имел, как делать снимки. Разве такие пустяки остановят настоящего героя? Конечно нет. Тухля повторил то, что видел в салоне фотографа, когда в детстве снимался с родителями: накинул чёрную кулиску на голову, приложился к камере, попросил замереть, снял крышку объектива, три раза покрутил вокруг и вернул назад.

– Снимок сделан! – заявил он.

Барышня упрямо не замечала героя.

На прощание Куртиц долго жал руку мистеру Джерому, приглашая на открытие состязаний, благосклонно кивнул Жаринцовой, похлопал Тухлю по плечу и наконец закрыл за гостями дверь. После чего имел право ослабить галстук.

– Напечатаешь большую фотографию – повесим в рамке в магазинах, чтобы все видели, кто у нас коньки покупает. Лучше рекламы для торгового дома «Куртиц и сыновья» не придумаешь, не зря деньги плачены, – сказал он. – Митя, отправляйся домой проявить и печатать.

Митя как раз осмотрел фотоаппарат:

– Отец, у нас неприятность.

Куртиц нахмурился:

– Что ещё за выдумки?

– Переводчик забыл вставить пластинку. Фотографии нет.

Выражений Фёдор Павлович не выбирал. Выпустив пар, приказал Мите собрать фотоаппарат, коробку с подарками и отправляться в Юсупов сад. Там повторить снимок с англичанином. Прежде чем уехать, Митя протянул конверт.

– Что это? – спросил Куртиц, не прикоснувшись.

– Утром мальчишка-посыльный принёс в контору.

На конверте не было марки с почтовым штемпелем, бумажное поле наискось пересекала надпись: «Г-ну Куртицу лично в руки».

Фёдор Павлович рывком выхватил конверт, надорвал край, уронив обрывок на пол, вынул записку, прочёл, скомкал и сунул в карман брюк. Лицо его окаменело.

– Мерзавцы, – пробормотал он чуть слышно.

Митя выражал желание помочь:

– Что случилось, отец?

– А, что? – Куртиц оглянулся, будто не узнал сына. – Помалкивай! Едем на каток.

– Ещё рано, отец.

– Я сказал: едем! Настасья, приедешь к открытию.

– Хорошо, папенька. – Она вышла в конторскую комнату.

Приказчики не смели пикнуть, зная повадки хозяина. В магазине повисла нехорошая тишина. Куртиц мотнул головой, будто отгоняя нависшие мысли.

– Что замерли? – рявкнул он. – Шевелитесь, господа. Веселей. Мы спортивными товарами торгуем, а не сон-травой… Митя, сколько прикажешь тебя ждать? Бегом за пролёткой. Марш-марш, рысью!

36

Коньки будто вросли в лёд. Председатель не мог пошевелиться. В Обществе о нем сложилось мнение, что Михаил Ионович «славный фигурист». Под этим вежливо подразумевалось, что призы брать ему не под силу, но на льду держится орлом. Мнение народа, как известно, высший закон. Господин Срезовский безропотно