Сладость её тона отдаётся оскоминой в горле, и как наяву слышатся слова учителя Найго: «Верую ли я в блаженство в чертогах Единого? Так. Верю ли обещаниям некоторых даже и наших проповедников устроить счастье для каждого на земле? Нет. Такое обычно говорят сумасшедшие, глупцы или мошенники».

— Но разве от Него ещё не приходили к тебе, сестра? Ведь мне казалось, что ты более иных достойна быть с Ним. Ах да, должно быть, это всё твой изъян, — она указывает на правую ладонь Гриз, и я едва не вскипаю вслух. — Но не тревожься: как только я окажусь подле Истинного — я поговорю о тебе и поясню, что в тебе нет ничего общего с Кровавыми.

— Да, общего у нас с ними маловато, — соглашается Гриз задумчиво. — Ну что же, если ты и правда вознамерилась идти — передай этому… Истинному, что нам надо бы поговорить. И если тебе будет угрожать какая-либо опасность, если что-либо будет не так…

— Опасность? Какая? Истинный суть свет и возрождение для всего нашего рода. Он несёт верное понимание миссии и избавление от великих бедствий, которые могут наступить. Не бойся, сестра — даже Кровавые бессильны перед Ним! Я прибыла сюда, чтобы увидеть это собственными глазами.

— Так Кровавые…

— О, они здесь, конечно. Мне сказали Его посланцы. Прозрей, сестра! — она берёт Гриз за руку и говорит нараспев, глядя ей в глаза. — Дурные люди затеяли День Кнута. Дурные маги созвали сюда дрессировщиков и зверей — лишь чтобы позвать Кровавых и сотворить страшное. Но Он узнал об этом — и Он запретил, и Кровавые преклонились перед Ним! Не бойся, сестра, иди спокойно — ныне они бессильны!

Уже одно предположение о том, что варги-на-крови и прогрессисты — внезапно на одной стороне, звучит как горячечный бред, не говоря уж обо всём прочем. Гриз полагает так же: она осторожно высвобождает ладонь. Спрашивает:

— А сам он здесь появится? Варг-феникс?

— Ему нет в этом нужды, сестра. Ему покорны все звери, когда Он того захочет и где захочет. Он… Истинный. И мы отныне вместе. Всегда вместе.

Голос у неё восторженно звенит, срываясь, и она прижимает руки к груди. Выглядя полной до краёв мистическим восторгом, обретением своего божества.

Гриз же скорее печальна, когда говорит:

— Мы вместе. Найти меня, если что-то не сложится.

Потом поворачивается и, не глядя больше на зверей, ныряет обратно — в сумятицу переходов, фургонов и подсобок.

— Ты не попыталась отговорить её.

— У меня бы получилось, по-твоему?

Открываю рот — и тут же закрываю. В общине Единого в Алчнодоле было несколько таких фанатичек, и даже учитель Найго опасался их рвения. Не могу представить, как их можно было бы разубедить.

Мирио Эрнсау выскакивает на нас с перекосившемся цилиндре, отмахивая тростью неровный такт.

— О, Матерь Аканта, пятнадцать минут! Арди, ты же с ней поговорила, ты посмотрела зверей — что нам делать? Она говорит что-то об этих Кровавых, которые якобы здесь, но которых якобы нет, как же по-дурацки, и какой-то там варг ещё с ними или не с ними, о! Удалось её отговорить?

— Нет, тут уже с концами, — Гриз останавливается прямо посреди арены и трёт лоб, глядя на Эрнсау. — Так. Клетки пока не открывай, представление отмени или перенеси. Хотя бы до местной феерии. Я понимаю, убытки…

— А-а-а, какие убытки, когда ты говоришь такое! Матерь Аканта — а клетки, мне нужно их усиливать и баррикадировать⁈

Они быстро переговариваются — что-то об артефакторных щитах, усилении, о том, что лучше бы всё-таки публику не впускать в шатёр, но «если вдруг что — сам понимаешь, нужна будет помощь в эвакуации» — и Мирио на ходу бросается распоряжениями. Выглядит от расстроенным и огорчённым, но благодарит за добрый совет.

— Всегда даёшь такие советы, о! Ах да, что же я ещё хотел спросить? Всё просто ужасно глупо, ужасно… ах да, терраанты. Матерь Аканта! Арди, не знаешь ты, что с терраантами? Двое наших уволились на прошлую луну, такие хорошие были работники — и даже не предупредили об уходе, просто сбежали! И все эти слухи о каких-то нападениях — неужели правда и действительно до такой степени, чтобы как здесь… это же просто какое-то людоедство — творить такое! Аканта Премилосердная — да если бы я только мог представить, я бы и шагу не сделал в этот нечистый город! Безбожники — вот кто они такие! Интересно бы знать, как на такое смотрят в Аканторе!

Маленький человечек раздувается от гнева, хлещет воздух своей тростью, и только потом замечает недоумение на наших Гриз лицах. Качает головой:

— Я так понимаю, вы ещё не видели центральную арену? О! Не глядите. Кто мог бы знать, чтобы именно здесь… город благотворительности и милосердия, о Аканта!

У выхода он дружески прощается, приподнимая цилиндр в мою сторону и лобызая Гриз кончики пальцев. Мы с моей невыносимой вновь окунаемся в шумное утро Дня Кнута — впрочем, от других палаток и загонов музыка и выклики доносятся смутно, должно быть, на площади есть какие-то глушащие артефакты…

Вокруг будки с билетами царствует пристойно-унылое возмущение — там уже возвращают деньги. Вздыхают сиротки из домов призрения — наверняка очень хотели в цирк…

— Что здесь не так? — вполголоса роняет Гриз.

— Помимо… всего того, что мы только что услышали?

— Да. Если отвлечься от того, что мы слышали. Ты шёл по этим улицам вместе со мной. Стоял на площади рядом со мной. Теперь прикрой глаза и скажи мне — что, по-твоему, здесь не так. Сразу же.

Ненависть, — думаю я. Ненависть пропитала этот сонный городишко. Глядит из-а стен приютов, благотворительных больниц. Свила гнёзда в храмах и тёплых домиках с запахами выпечки. Ненависть, которая привела сюда — дрессировщиков, и несчастных зверей, и любопытных гуляк, и Кровавых… и, могу поспорить, много кого ещё.

Ненависть и пристальные взгляды.

— За нами будто бы следят. Постоянно, едва ли не от входа.

— И не одна пара глаз, — Гриз тихонько направляет меня к центральной арене. — Я склонна верить Олли как минимум в том, что весь День Кнута — затея прогрессистов. И что Кровавые здесь действительно есть.

— А эти её рассказы