На это моя невыносимая не отвечает — она решительно движется к центральной арене. Я следую за ней молча — пытаясь читать книгу о Торжестве Человечности. Скольжу глазами мимо строк о лавочках и жрицах, собирающих пожертвования. Мимо разряженной публики — прямо к кульминации, к центральной арене, к толпящемуся народу…

Чтобы увидеть и понять то, что уже понял.

Книга на самом деле о ненависти.

ГРИЗЕЛЬДА АРДЕЛЛ

Они стоят посреди людского леса. Лиан из флажков и светлячков-фонариков. Переплетения сладких цветочных запахов. Шепотков деревьев в фальшивом убранстве.

Стоят. И смотрят. На Торжество Человечности там, на главной арене.

— Кошмарные твари прямиком из диких лесов! Опаснее любой бестии! Убили восьмерых! Восьмерых!!

Девочка в толпе плачет. Зазывала в зелёном костюме надрывается, размахивает руками. Поясняет — кошмарно опасных тварей нужно держать на привязи.

На цепи.

Они все на цепях, вся дюжина. Прикованы к четырём столбам по три. Кто-то за лодыжку, кто-то за запястье. В тёмных волосах понатыканы перья для пущей дикости. На землистого цвета кожу нанесены белые узоры для устрашения. Извёсткой, что ли, малевали — даарду так не делают…

— Детей отведите подальше! Не для них зрелище, да! Впервые в Ракканте — дикие твари из диких лесов!

Двое женщин прикрыты только волосами. У трёх подростков нет даже чем прикрыться. На остальных едва заметные набедренные повязки да дурацкие узоры, непонятно что обозначающие. И те, кто рядом — ахают и охают и закрывают детям глаза, но сами жадно смотрят, покачивая головами.

Преисполняясь Торжества Человечности.

— Дикость какая-то, — шипит сквозь зубы Рыцарь Морковка и рвётся в бой во имя справедливости. — Это же просто не по-людски!

Гриз молча сжимает его руку. Если у тебя есть крепость — спрячься за её стенами, мой рыцарь, потому что ещё не время. Если нет — тогда мне придётся стать твоей крепостью.

— Вполне по-людски. Насколько помню, были даже зверинцы даарду. Ещё до Прихода Вод — до первой Кормчей.

Она тянет Яниста вон из толпы и в обход загона. Нужно поискать место, где не так толпятся. Подойти ближе.

— Дикие твари из диких лесов! Убили восьмерых! Восьмерых!!

Крик плывёт над толпой. Полосует воздух как спину осуждённого. Крик — и тихий звон цепей, и пугливые, злые шепотки:

— Слышала, они воруют младенцев…

— В газете писали — нападения на храмы…

— Жрица Мечника говорила — этим тварям давно потакали, вот они и начали творить бесчинства…

— Ужасно. Вы только посмотрите — бесстыжие животные, ни дать ни взять.

— И питаются, говорят, только сырым мясом!

— Я слыхала — они не просто так воруют младенцев, ах-х!

Шепотки крадутся, сучат холодными лапками. Вползают в уши дамам с их представительными мужьями. Суровым надзирательницам пансионов. Перепрыгивают от попечителя к благотворителю — каждому дарят дозу холодного яда.

И издыхают под стенами крепости — обожжёнными, крепкими. Через стены робко сочатся другие шепотки:

— Но это как-то…

— Там же дети…

— Да как так — они же живые, в конце-то концов…

Тихие, полные жалости голоса — словно язычки пламени. Временами вспыхивают над толпой слишком уж ярко. Тогда зазывала в зелёном начинает выкликать добровольца. — Кто мне поможет, господа хорошие? Кто храбрый и поглядит на дикость тварей вблизи? А может, кто их жалеет, а? Думаете — они несчастненькие такие? Ну? Давайте, кто храбрый тут?

Храбрый находится — может, подставной, а может, и в самом деле местный. Захмелевший парень с широченными плечами, и в парадном костюме. Перелезает через ограждение, оглядывается на кого-то в толпе — эхма! Гляньте, как! Залихватски сдвигает шляпу набок.

— Чего делать надо?

Зазывала елейно скалится.

— Да ничего совсем, господин хороший! Только во-о-о-он к той отметочке подойти. Видите, я вот к ней не подхожу. А нервишки-то у вас как? Ух-х, какие крепкие нервишки! А поприветствуем храброго господина!

На арену к храброму господину летят подбадривающие выкрики («Покажи им там, Мертон!»), свист, цветы. Мертон подбоченивается. Вразвалку доходит до показанной отметки — так, чтобы оказаться от всех столбов с даарду на расстоянии в десяток шагов.

Двенадцать терраантов приходят в движение. Вскидывают головы, шипя. Взлетают на ноги. И начинают рваться вперёд: скрюченные пальцы, перекошенные лица, пена с губ. Цепи держат крепко, оставляют яркие следы на землистой коже, но даарду всё рвутся к побледневшему уже Мертону — с хриплыми, утробными звуками: не рычание, а словно клёкот изнутри.

— Каково, а? — гремит зазывала. — Ну, кто их там считал несчастненькими? Эгей! Дикие твари из диких лесов! Восьмерых наших положили! Гнусным своим колдовством!

Перезвон цепей, оскаленные кривые зубы, протянутые руки. Глаза, полные бездонной ярости — зловещие зелёные огни. Зрители толкаются и плюются, паучьи шепотки сочатся гневом, отвращением. Доброволец уже в толпе, гордо твердит друзьям: «Как рванут!! Видали? А зубы-то, зубы!»

— А за погляд в урны кладём, кому сколько не жалко! Можно рыбёшек медных, а можно и с серебристой чешуйкой! Дикие твари из диких лесов!!

Они с Янистом стоят у того угла арены, с которого открывается худший вид — зато и народу вокруг меньше.

— Что происходит? — шепчет Янист, наклоняясь к ней. — Их чем-то опоили? Или эти сплетни… статьи в газетах… не может же быть это правдой?

Мирные даарду, отшельники, плоть от плоти предначальной Кайетты — той, что до Прихода Вод, Камня и Кормчей в Башне… те, у которых запрет на убийство — над всем, отчего их почти и истребили в своё время. Не может быть — да. Но это правда.

Потому что я видела. Не такое, но… безумные глаза, затканные серебром, тянущиеся руки, слитный вой-стон: «Освободи! Освободи!»

— Что это, по-твоему⁈

— Другой симптом той же болезни. Одержимость. Гляди.

Некоторые даарду падают и начинают биться в корчах. Две женщины будто бы очнулись, теперь закрываются руками и рыдают. Один мужчина ритмично бьётся головой о столб, ещё один вцепляется в цепь зубами…

— Что? Они одержимые?

— Животные, — долетает из толпы полное отвращения. — Сущие животные.

— Полные сосуды, — выговаривают губы за миг перед тем, как Гриз Арделл перешагивает ограждение.

Должно быть, оно не такое уж низкое, и у неё задирается юбка, или что-то вроде этого. А может, здесь просто не принято — чтобы женщины сигали через ограждения на арену. За спиной ахают, кто-то гортанно вскрикивает из толпы, Янист сдавленно стонет: «Куда-а-а⁈» — но