Гриз Арделл идёт, повинуясь чутью варга — и ей наплевать на подолы, на толпу и на ограждения. Тихо отстраняет зазывалу: «Дамочка, да вы в своём ли уме — к тварям-то⁈»

И ступает на опасную черту — и идёт дальше, а даарду один за другим вздымаются на ноги, словно что-то поднимает их. Мужчины рвутся вперёд, словно бы в порыве ярости — но останавливаются, смущённые, не коснувшись.

— Симанта-ти ардаанна-матэ шиьото.

Она высвистывает древнее приветствие «народа корней», и это действует. Они выпрямляются. Те, кто не подошёл — ковыляют ближе. Сломанные, не свои движения, как у марионеток. Подволакивание ног. И склонённые головы, и глаза, в которых, если напрячься, — можно различить серебристую тень.

— Ты чего делаешь? Куда сунулась? — это движение сзади, но оно прекращается, и вот уже голос Яниста, родной и тёплый. Янист что-то нашёптывает зазывале, и тот берёт новый тон:

— А такое видали? Знаменитая укротительница! Работала с самими Эрнсау! Сейчас покажет диким тварям — что такое настоящая Человечность!

Наверное, школа Лайла Гроски, — мимоходом удивляется Гриз. Она продолжает говорить с даарду — ровным голосом, дружелюбно, как говорят с напуганными детьми. Ничего такого — просто родная речь, ободряющие слова, напоминающие об общине и зелени.

«…запахи весны, и зацветают смоляницы — словно сотни маленьких фениксов на полянах, и деревья звучат соком, а птицы шлют свои призывы небу, — я знаю, вы помните всё это, я знаю, что вы — ещё вы, я знаю, что вы не просто сосуды…»

— Я знаю, что это на самом деле ты. Сиаа-то-Тьо. Всесущий. Истэйон. Видящий.

Серебристая тень в глазах одного из даарду — измождённого пожилого мужчины — разрастается и крепнет. Миг — и глаза кажутся затканными серебряной паутиной. Неохотно движутся губы, складывая слова на языке терраантов.

— Пастырь. Я не… звал тебя… Пастырь.

«Тревога!» — вопит всё внутри крепости Гриз. «Тревога! Опасность!» — взывает чутьё варга, потому что за серебристой паутиной — верховный жрец даарду, древний и недобрый.

И данная клятва откликнуться и выполнить, что прикажут. Размен жизни — на службу.

— Ты… рано здесь, Пастырь. Ещё не время… сейчас. Позову… потом.

— Что ты делаешь со своим народом?

Терраант поворачивается, оглядывая остальных. Не двигая шею — голова всё так же неестественно наклонена. Он топчется, поворачиваясь боком — а серебристые бельма равнодушно ощупывают других терраантов, потом толпу за ними.

— Дурные корни.

Коротко, как приговор. Словно валится на тех из даарду, кто ещё не под полным контролем — и те падают на колени, простираются ниц, корчатся, словно придавленные.

— Желал не этого, — продолжают падать слова. Глухие, равнодушные. — Они не смогли стерпеть. Не смогли понять. Не смогли вместить.

— Вместить чего? Ты поработил их волю. Сковал их!

Терраант, который выступает сосудом для Истэйона, поднимает заскорузлую от тёмной крови руку. На запястье — тяжкий, ржавый металл.

— Не я сковал мой народ.

— Но ты завладел их волей. Неужели теперь ты велишь им убивать, Видящий? Велишь нападать на людей? Нарушаешь древние заветы своего народа?

— Пусть бэраард отойдут. Пусть не будут помехой. Мы терпели их поиски долго. Отдали наши святыни. Теперь пусть не мешают нам искать.

— Искать что? — шепчет Гриз — и тянется к серебристой паутине, вросшей под кожу каждому из даарду. Нити трясутся и множатся, переплетаются, дёргаются, и где-то там за ней — распухшее, набрякшее тулово, и в нём корчится жалкое, изломанное, безумное, терзает нити и шепчет:

— Должны… найти. Должны… освобо…

А потом понимает, что его заметили — и Гриз словно получает удар наотмашь в грудь. Связь рвётся, старый даарду оседает на землю, с ним падают и другие, но не в корчах, а тихо, только дети всхлипывают. Истэйон отступил от своих «корней».

— Каково, а⁈ — завывает зазывала. — Торжество Человечности! Знаменитая укротительница терраантов! Диких тварей!

Подбегает, норовит приобнять и нашёптывает на ухо:

— Дамочка, вас хоть как по имени-то? А? А они не сдохли? Чем это вы их так приложили — заклинанием каким на их поганом языке?

От него остро несёт мускусными духами, желудок подкатывается к горлу — словно коснулась чего-то, что разлагается. Но Янист уже здесь, Янист подхватывает её под руку и бросает неожиданно властно: «А ну руки прочь! Представьте как Таинственную Незнакомку. А свои методы госпожа укротительница не выдаёт!»

Пока он проталкивается через любопытствующих зевак — в глазах у Гриз мельтешит серебро, серебро и зелень, словно вода и листва. Проклятая весна, как выматывает…

— Невыносима, — шепчет Янист, утаскивая её ближе к основной сцене, на которой пока пусто. — Совершенно невыносима… ну, вот зачем? Можно же было придумать план, наверняка тебя заметили, да и вообще…

Гриз кивает бездумно — в её крепости всё ещё боевая готовность и трубы тревоги. Что-то она узнала такое, что-то узнала и ощутила — очень важное… да, да, Янист, хорошо, я сяду вот сюда, в тень на скамеечку, глотну этого чая, спасибо. Где ты его взял? Ах да, тут же повсюду чай и крендели. Да, можно было составить план, нам нужно держаться скрытно, а я вела себя совсем не как скромная сестра эксцентричной особы — скорее уж как эксцентричная сестра скромной особы…

— Ты… ты говорила с этими одержимыми, да? Узнала что-то?

Было что-то. Даже не в его словах, но во вскрике — в тот момент, когда она шагнула через ограждение. Было то ли странное, то ли знакомое…

— Стоило туда залезть, чтобы это услышать, — шепчет Гриз и поднимается, опираясь на руку Яниста.

Голос, который вскрикнул за спиной, когда она шагнула через ограждение… гортанный выкрик на языке даарду.

Гриз не разобрала слово, которое было произнесено. Но уверена, что знает его.

— Сестра.

Они выныривают из толпы, выворачиваются из-за помоста основной сцены. Четыре низкие, худощавые фигуры с капюшонами и повязками на лицах — такие повязки, со знаками Длани Целительницы носят те, у кого изуродовано лицо. И ещё один человек идёт позади, у него жреческий балахон с просторными рукавами — и лицо тоже скрыто.

Гриз Арделл тихо повторяет приветствие на языке даарду — и дожидается ответов через повязки.

— Здравствуй, Хаата, — это она говорит на общекайетском наречии. — Хорошо, что мы встретились на тропах весны.

Бывшая часть ковчежного «тела» чуть